— Но почему ты поцеловала именно меня, богиня моя? Я ведь не красавец никакой, ни герой… — недоумевал Ганин.
— Ты — Художник и твои картины Мне пришлись по вкусу. Я люблю в свободное время, которого у Меня, увы, совсем немного, посмотреть на них. Многие художники знали Меня, многим Я помогала, многих вдохновляла и они писали Мои призраки, но только ты…, только тебе Я подарила свой поцелуй, который гораздо дороже Моих наваждений! Наваждения Я отдаю всем, а поцелуй — только тому, кто этого заслужил… И вот ты видишь, как мой маленький невинный поцелуйчик отразился в тебе!
Существо томно взглянула на Ганина и он не мог оторвать своих глаз от её. Казалось, её взгляд проникает в его душу до дна, до самого конца, видит его насквозь и знает в нем даже то, о чем он сам даже и не подозревает… А потом… Он почувствовал горячее желание, охватившее все его существо. Ганину показалось, что в его сердце вошла какая-то сила и оно вспыхнуло, как стог сена, в который попала молния, и он чувствовал, что в его сердце что-то происходит, что-то странное, как будто кто-то входит в него, ласкает его, сжимает в томных объятиях, массирует невидимыми руками и из уст Ганина вырвался сладострастный стон.
— Что это? — не без труда прошептал он.
— Древние поэты называли это «стрелой Амура»… — зашелестели волны первобытного океана. — Я просто вошла в твое сердце и оно стало Моим, ты ведь не против? — и она лукаво, по-девически, состроила глазки.
— Я… не… могу… — сладострастно прошептал Ганин, хватаясь за сердце. — Мне… кажется… оно… разорвется…
— Я не допущу этого, мой Художник, — улыбнулась загадочно Она. — Хотя у очень многих из тех, кто удостаивался стать Моими любовниками так оно и было. Их сердца разрывались или останавливались от Моего любящего взгляда. В Шумере, например, Меня даже изображали обнаженной лучницей на коне, считали стрелы мои смертельными, а в Индии вообще награждали меня ожерельями из черепов уязвленных мною мужчин… Ну и… были правы! — засмеялись огненные искры волны в её бездонных глазах. — Но ты мне нужен живым! Написавший портрет Лилит не будет умерщвлен. Он будет жрецом того пламени, который он возжег на пустынном алтаре моей темной души, и как пламя это будет вечным, так будет вечен и его жрец! — последние слова она произнесла жестко, властно, и в её на долю секунды потемневших как ночь глазах появилось что-то свирепое, хищное, жестокое, как у пантеры при виде дичи.
Ганин не мог ничего сказать — жар в его сердце было таков, что он не в силах был произнести ни звука.
— … Ну а поскольку ты должен стать жрецом своей богини, пора пройти посвящение! — торжественно воскликнула она и огненная сила как-то сразу ослабила хватку, хотя сердце до конца и не оставила. А потом Лилит дунула на свечу и Ганин погрузился в кромешный мрак.