С тех пор прошло сорок лет. И вот, спустя эти годы, надумал я побывать на родине. Приехал в Любим с дочерью, показать, где родился, где жили мои деды. Зашли мы, конечно, и в бабушкин дом. Разговорились с хозяйкой, когда-то купившей его у бабушки. И спросил я у нее о Володе, жив ли?
— А как же, через два дома от нас и живет. Братья его померли, а он жив. Как же!
И я захотел непременно его повидать.
— Только вы не говорите, кто я. Скажите, что вызывают. А я постою у ворот, — сказал я хозяйке, ожидая, как удивится Володя, как и не узнает меня сразу.
И мы пошли. Я остался у калитки во дворе, а она прошла в дом.
Через минуту с крыльца спустился старик. Настороженно взглянул на меня и спросил:
— Что вам?
И веря, и не допуская мысли, что этот старик тот самый Володя, друг моего детства, я неуверенно сказал:
— Может, вы помните, как давно-давно, у бабушки Матрены, — и я указал в сторону на бабушкин дом, — жили два мальчика, Леня и Сережка... Это было в двадцать шестом году...
— Сережа! — вдруг страшно вскричал старик. И так внезапен и даже жуток был этот крик, что я даже растерялся. Было похоже, будто Володя все эти годы ждал встречи со мной. Мы обнялись, расцеловались. Он поуспокоился, и теперь смотрел на меня, и улыбался сквозь слезы, и с сожалением качал головой, то ли потому, что все осталось в бесконечном прошлом, то ли потому, что прошла почти вся жизнь.
— Ну, чего же мы стоим! Идем, идем!
И мы вошли в дом. Наветречу мне подняла взгляд седая женщина, до белизны, хотя по годам еще и не старая. Шагнула навстречу, волоча ногу.
— Жена моя, — сказал Володя.
Нет, никакое воображение не придумает того, что порой преподносит нам жизнь.
Володя рассказывал о себе с какой-то торопливой жадностью, будто давно ждал этого часа, чтобы объяснить, как все с ним получилось, как он жил.
На войне он был водителем танкетки. Чтобы отвлечь внимание противника, послали в атаку несколько танкеток. Они пошли. И сразу же четыре загорелось. А вскоре подбили и ту, в которой находился Володя. Ему с младшим лейтенантом удалось выскочить, поползли к своим. Но их настигли. Взяли в плен. Погнали в лагерь.
— С полтысячи нас было. Заставляли ремонтировать дороги, наводить мосты. Мы все дальше продвигались в нашу страну. А потом наши перешли в наступленье, и фрицы драпанули. А нас бросили. Попал на фронт. Домой я ни слова не писал. Чего писать, если каждую минуту могли убить. А уж одну-то похоронную наверняка на меня еще полтора года назад послали. Обрадую, что жив, а завтра, может, и убьют. Что же еще-то раз им переживать, — он кивнул на жену. — Так провоевал с полгода. Ну, вижу, живу. Написал домой. А там и вернулся...