Кому-то из фабзайчат пришло в голову издавать рукописный журнал. «Ты, Гало, тоже чего-нибудь напиши», — сказал мне Генрих Яшкуль. Он ходил в литературный заводской кружок. И как-то даже читал свои стихи. И я запомнил одну его строчку: «Пятилетка в четыре куется!» «Гало» — была моя кличка. «Вороной», видимо, считали неостроумным, ну а «галкой», «гало» — подходяще.
И я написал. Но нет, не стихи, а начало большого рассказа. О том, как в джунглях, в тропический ливень бежит Оскар Плюм. За ним гонятся индейцы. Что он такое натворил, даже и мне неизвестно, но ему грозит смерть, не дай бог, если поймают. И вот он несется. И натыкается на бурный поток. В счастью, через него перекинуто поваленное бурей дерево. На четвереньках Оскар Плюм перебирается по нему. Доползает до середины. Тут вспыхивает ослепительная молния. И при ее свете беглец видит против себя оскаленную морду льва. Почему лев не в пещере, а под проливным дождем, мне также было неизвестно. Впрочем, это меня и не заботило. На этом напряженном моменте рассказ обрывался, причем в скобках стояло: «Продолжение следует». Но продолжения не последовало. Ребята мне не поверили, посчитали, что я откуда-то, «содрал». Я пытался доказывать. Но где там. Редакторы журнала были непреклонны. Тем более что и на самом деле один из фабзайцев списал длинное стихотворение то ли из «Бегемота», то ли из «Лаптя». И был уличен.
Но я, насколько помнится, не был особенно огорчен. Больше того, даже рад, — не надо писать продолжение. Тем более что я и сам не знал, чем там все должно было кончиться.
Уже на третьем году обучения заболел я гриппом. Был конец апреля, но стояли по утрам заморозки, в трамвае было холодно, и я поехал в фабзавуч в валенках. А днем развезло, и я шлепал по лужам. Промочил ноги и простудился. И не придал значения. Подумаешь! И осложнение на почки. Разнесло. Раздуло. Положили в больницу. «Нефрулозо нефрит» — установили диагноз. Рядом со мной лежал бывший шофер писателя Куприна. Жалею, что почти ничего не запомнил из его рассказов о писателе, кроме того, как Куприн водил его по ресторанам. Шофер не выжил. И на его место лег буденновец. О нем поведал я в рассказе «Буденновская шашка».
Больше месяца я пролежал в больнице, выздоровел. И на окончательную поправку уехал в Дудергоф, к тете Шуре, маминой сестре.
В то лето я особенно пристрастился к рыбалке. Она тем хороша, что встаешь раным-рано, еще лежат туманы в низинах, не взошло еще солнце, еще и птицы спят, а на водной глади безмолвно расплываются круги от всплеска рыб. И ты все это видишь, и все это прочно входит в то, что называется любовью к природе.