— Ах, Рая, Рая! — простонал Хажак Месрепович. — Не разрывай моего сердца. Если б мог, если б я только мог, но ты сама женщина, ты знаешь, что такое жена. Тут я бессилен!
Он ушел, на прощанье крепко поцеловал Раю и оставил ее в слезах. Но прошло немного времени, и она успокоилась. Привычно обвела взглядом свою комнатенку — все ли в порядке? — и,тут обнаружила на столе три сторублевые бумажки.
— Да куда ж он мне такие дал! — ахнула она. — Кто же поверит, что я заработала такие? Подумают — кому перевод не донесла. Вот дурак-то! — и засмеялась. А через минуту уже стучала каблуками по ступенькам крыльца соседки.
— Настя, гляди-ка!— и показала ей три сторублевые.
— Откуда?
— Армян дал.
— Вот это человек! — восхищенно сказала соседка. — Повезло же тебе!
— Последние. Уехал он.
— Как уехал?
— Так. Насовсем. К своим армянам. На родину. Не знаю — врет, не знаю — нет, но обещал помогать на Розочку... А ты разменяй мне одну бумажку. Сходи в магазин, купи чего выпить да поесть, мне-то неловко. Подумают, откуда такие деньги...
Но сходили они все же вместе, надавали гостинцев ребятам, выпили, и поплакали, и посмеялись, и разошлись.
И для Раи снова, как, собственно, и для всех людей, потекли день за днем, ночь за ночью в прошлое, у которого нет дна. Текли и текли, сваливались, унося с собой ее усталость, заботы, расстройства, нехватки. И не заметила, как прошло несколько лет.
И вдруг снова пришла шальная весна, с трубным криком летящих высоко в небе больших птиц. Они звали, призывали своими криками к жизни, к радости. А тут еще пьянящие запахи лопнувших почек, с солнцем и щелкающими скворцами, с жаворонком, ввинченным в небо, со сладострастным ором лягушек, со всем тем живым, которое пробуждает в каждом живом желание быть кому-то близким, страдательную тоску по жгучей ласке, со слезами и смехом, и когда верится, что жизнь прекрасна! И вот уже не идет, а летит Рая-почтальонша, и улыбка на все стороны, и глаза сверкают так, что ни за что не дашь ей сорок, и мужчины невольно оглядываются, а она вся подтянутая, даже стройная, и ноги в резиновых ботиках постукивают одна о другую, и в сердце такая радость и легкость, что дай крылья — и полетит!
— Эдгар Архипович, вам письмо! И «Спорт»! — Никогда не глядела она на него, такого плечистого, широкогрудого, подстриженного под мальчишку мужика, таким беспечным, веселым взглядом.
И он сразу почувствовал ее состояние и вместе с письмом и газетой ухватил ее руку и повернул так, что Рая вскрикнула и ее лицо оказалось рядом с его глазами. И по его потемневшим глазам она поняла, почему он ухватил ее за руку, почему так повернул, причинив небольшую боль, и засмеялась, принимая его игру. И он, не выпуская ее руки, повел за собой. И она побежала на цыпочках. И только у двери в дровяной сарай замялась, чувствуя что-то оскорбительное в том, что не в дом повел ее этот сильный мужик, а в дровяник, но ничего не успела даже сказать, как он толкнул ее на кучу старой соломы.