Деревянные пятачки (Воронин) - страница 47

Небо придвинулось к воде. И то и другое — обесцвеченное, тусклое. Я оглянулся. На Ладоге никого не было, ни вблизи, ни вдали. Только волны, взбив гребни, неслись белыми шапками. Я был совершенно один. Но мне не было страшно. Больше того, что-то вроде злого задора вдруг овладело мною. Я радовался вскипающей волне — хоть тут-то покажу себя, и даже что-то похожее на клокочущие гортанные звуки исторгалось из моей глотки, когда пенная волна швыряла лодку с гребня на гребень и обдавала меня серыми брызгами.

Мне нравилось бороться один на один с этой слепой громадой. Давно уже я не испытывал чувства озорства, а теперь оно кипело во мне. И с каждым взмахом весел, с каждым рывком, с каждым взлетом на волну, с порывом ветра, который все больше сатанел, мною овладевало безудержное желание борьбы, желание проявить всего себя.

Белый город был уже не так далеко, когда на меня обрушился шквал. Я и не знал, но, оказывается, накануне синоптики предсказали сильный северо-западный ветер со скоростью более двадцати метров в секунду. Это он и налетел на меня. С этой минуты начало твориться что-то непостижимое. Кепку сорвало, волосы метались по лбу, закрывая глаза, и я греб вслепую, и обнаруживал, что гребу не к Белому городу, а в самую пасть Ладоги, и тогда круто разворачивал лодку, и в нее в ту же секунду плюхалось не меньше ведра воды, и я опять откидывал лодку к волне, все больше чувствуя, что уже нет сил грести, что не хватает дыхания, руки немеют, что еще немного, и я брошу весла...

Случилось то, чего я и не предполагал, — лодка стала погружаться в воду. Не помню, но, кажется, я кричал. Звал на помощь... Конечно, никого не было... И тут я впервые узнал, что раньше смерти приходит ужас. Что смерть? Смерть — это когда тебя нет, когда тебе уже бояться нечего, но ужаса я еще не знал. А теперь он подступал ко мне, и то, что́ совсем еще недавно казалось недорогим, что утомляло, заставляло бежать сюда, — вдруг стало нужным. И даже это чугунное небо, эта чужая вода, этот избивающий ветер, — даже они стали дороги и нужны, но самое главное — оказалось, что во мне никогда не угасала жажда жизни, только ее затолкало время, невзгоды, постоянные заботы, тревоги, а теперь, когда вплотную ко мне подошла смерть, она — эта жажда жизни — прорвалась через все, что ее подавляло, и, жадно вбирая моими глазами все, что было вокруг, что осталось позади, что могло еще радовать, — все это взяла себе, как оружие против смерти, и мне стало страшно уходить из жизни.

Я звал, кричал, но никто не пришел ко мне... Потом долго плыл к Белому городу... Я, конечно бы, сто раз погиб, если бы подчинился трусливому Я. Это он кричал, взывал о помощи, но как только я очутился в воде, его подмял сильный Я, и с той минуты появилась уверенность — доберусь до острова. И не страшно мне было ни волн, ни ветра, ни расстояния. Бывает такое состояние у человека, когда его правда перерастает страх угрожающей смерти за нее. Что-то подобное произошло и со мной...