Джина сидела у стола невежественного чиновника и не понимала, почему он, Гаврила, не прочитал документы, касающиеся ее, в течение двух недель, и теперь бы уточнил возникшие у него вопросы, выдал бы ей документы и направил ее к новому месту службы. Ан нет! Ему важно было показать свою власть. Показать свою работу перед сидящим человеком, мучившимся в догадках: а что ищет этот человек в документах личного дела? Что его интересует? А спросить разве нельзя? Нет, надо подержать человека несколько часов в каком-то непонятном неведении, а потом, как обухом по голове, нанести ему удар, может быть совсем незаслуженный.
Гаврила вытащил из личного дела Джины еще не подшитое, а лежавшее в кармане-конверте письмо, неизвестно кем написанное, и долго смотрел на него. Читать так долго он не мог, так как полторы странички, как бы ни было убористо и непонятно написано, можно прочитать за две-три минуты. А тут целых полчаса Гаврила что-то вычитывал, что-то искал. Потом взял красный карандаш, линейку и начал подчеркивать отдельные строчки. Когда же ему или надоело это бессмысленное занятие, или он посчитал, что все намеченное сделано, Гаврила вздохнул, поднял свои совсем невыразительные глаза на Джину и как бы про себя проговорил: «Вот видите, какая штука получается, вы, выполняя задания руководства, часто занимались неразрешенными делами, действовали вопреки законам, нарушали инструкции. Нехорошо это. Совсем нехорошо...» Джина сидела спокойно. Она не понимала бессмысленного мурлыканья чиновника.
А чиновник тем временем достал еще одну какую-то бумагу — уже со штампом главка, тоже подчеркнул несколько строк в этом документе. Потом положил эти две бумаги на стол рядом, на них положил свои заскорузлые руки вверх ладонями и опять промурлыкал: «Вот видите, здесь, — и пошевелил левой рукой, — написано «запрещается», а вы, — и пошевелил правой рукой, указывая на подчеркнутые строчки письма, — делали, вернее, поступали совершенно не так, как здесь сказано. — И постучал левой рукой по инструкции. — Что же получается? — спросил он, не обращая внимания на Джину и смотря на лежавшие перед ним бумаги. — А получается так, как я понимаю: вы совершаете не просто нарушения инструкции, а совершаете преступления. Будем называть вещи своими именами».
Джина улыбнулась и тихо сказала: «Мне еще никогда об этом никто из начальников не говорил».
«Вот я вам и говорю, — процедил сквозь зубы Гаврила. — Вот я и думаю: что же мне с вами делать? Вы же ничего мне не говорите; в своих грехах не каетесь, а я в полном неведении о ваших намерениях и о ваших мыслях, не могу придумать, куда бы вас направить служить? А может быть, вы решили расстаться с органами. Так вы же знаете, как поступают с теми, кто посмеет без воли руководства уйти с органов... Вот так!»