– И тебе здравствовать, Петр Наумович. Знаешь ли ты, – я отметил, что Мельгунов передернулся, когда я к нему на «ты» обратился. Ничего, пускай привыкает, если хочет со мной работать, – Петр Наумович, зачем тебя Христофор Антонович с собой позвал?
– Я не знаю деталей, ваше императорское величество. Мне было только сказано, что для меня предполагается работа. Но вот какая и в чем она заключается – то неведомо мне.
– Нужно принять командование у полковника Трубецкого над расположенными здесь ротами преображенцев. У Никиты Юрьевича новая задача появилась, и он не сегодня-завтра уедет в Санкт-Петербург.
– Да, но… – полковник слегка подзавис. – Преображенцы редко хорошо принимают над собой пришлых.
– Их никто не спрашивает, кого главнокомандующий приказывает назначить над ними командиром, – я привстал, слегка повысив голос. Затем более примирительно добавил: – Я, может быть, и согласился бы вызвать кого-то знакомого им, но Москва дальше находится, чем Петербург, и уж такие особенности даже наши непробиваемые вояки должны понять. А сейчас идите к Трубецкому и принимайте командование.
Вот ей-богу, лучше бы приказал Миниху пару рот ингерманландцев притащить, чем сейчас проблемы, из пальца высосанные, на месте разбирать. Хотя, судя по рассказам Митьки, особых проблем быть не должно.
Тут дверь распахнулась, и в кабинет без предварительного уведомления вполз, старательно подволакивая больную ногу и сильно опираясь на трость, Остерман. Он так старательно делал вид, что ему невыносимо больно, что он так страдает, но только из-за меня идет на такие муки, что я даже оценил его усилия. Подскочив в кресле, я бросился к своему наставнику и принялся так же старательно, как он страдал, хлопотать вокруг него, едва ли не насильно усаживая в кресло.
– Андрей Иванович, как же радостно видеть тебя снова на ногах. Садись, друг мой, садись. Не стой, не утруждай ногу, коя еще не совсем зажила, я же вижу, что через силу идешь ты.
– О, не стоит, государ. Я фсего лишь ничтожный тфой слуга, чтобы фместо того чтобы тебе служить, фынуждаю сфоего господина помогать мне.
Но я только отмахнулся от его неубедительных попыток, потому что действительно был безумно рад тому обстоятельству, что Остерман все-таки решил поправиться, а не изображать из себя смертельно больного. Потому что это означало, что мы можем готовиться выезжать в Петербург. Может быть даже вместе с Ушаковым и Минихом.
Я уже хотел кликнуть Репнина, чтобы сообщить ему о нашем скором отъезде, как дверь кабинета распахнулась, и в комнату буквально влетел отец Михаил.