– Нет. Нет, есть. Но большинство из них мы умеем лечить. Рак вот когда-то считался серьёзной болезнью, а теперь нет. Хотя… я чуть не умер, когда был младенцем.
– П-правда?
– Ага. Ну то есть – слава современной медицине!
– А что у тебя было?
– А, какой-то порок сердца. Не помню, как это называлось. Но я поправился.
– Не… Тетрада Фалло случайно? – Я так часто слышала это название от мамы с папой, что оно просто соскальзывает у меня с языка.
Алекс отвечает:
– Точно! – А потом хмурится. – А ты откуда знаешь?
Так что я делаю глубокий вдох и всё ему рассказываю. Про фото и свечку на каминной полке, и про то, что мама с папой до сих пор о нём думают, и про его короткую жизнь, и как врачам не удалось его спасти. Когда я заканчиваю, он ничего не говорит, но сидит, опустив глаза и сложив руки, как будто молится, хотя мне кажется, так оно и есть. Когда Алекс наконец поднимает взгляд, в глазах у него блестят слёзы – он вытирает их рукавом.
– Крышкануться можно, – говорит он, отрывисто смеясь. – Полагаю, не так уж и многим удаётся оплакать свою собственную смерть.
Но у меня ещё куча вопросов.
– А у вас бывают… пандемии? – спрашиваю я, думая о маме с папой и обо всех взрослых, которых я знаю. Они вечно говорят о большой пандемии, которая случилась, когда я была совсем маленькой, так что я рассказываю об этом Алексу и уже собираюсь сказать, что эта пандемия убила дедушку Нормана, но он выглядит уже таким шокированным, что я сдерживаюсь. Как выясняется, о пандемиях здесь и не слышали.
– А цвета? – спрашиваю я. – Что тут с цветами?
Он улыбается.
– Тебе не нравится?
– Нужно немного попривыкнуть…
– Я даже не замечаю этого, но люди постарше помнят, как раньше всё было серое и коричневое. Это называли Цветной Революцией, или Радужным Восстанием. Оно просто… вроде как случилось – и всё, понимаешь? Раз – и кругом только яркие цвета!
Я беру ещё кусочек тоста и толстым слоем намазываю джем.
– Что это вообще такое? – спрашиваю я, принюхиваясь к этому красновато-коричневому желе.
– Нравится? Это баричара-патэ. Вкусно, а?
– И что такое баричара-патэ, если по-простому? – Я откусываю здоровенный кусок.
– Муравьи. Их специально выращивают, особый вид. А потом их… ох. Ты больше не будешь? Я доем?
Я что-то уже не очень голодна.
Мы с Алексом отправляемся в школу, как вдруг я вспоминаю, что ещё не видела здешнего парка отдыха, и убеждаю брата пойти другим путём. В прошлый раз я пришла и ушла через задний вход. Если идти той дорогой, то парк почти что и не видно – он скрыт за высокими деревьями.
Когда мы поворачиваем, с ближайшего дерева мне под ноги спрыгивает кобака, и я вскрикиваю. Кобака смотрит на меня долгим, любопытным взглядом, а когда отворачивается, я вижу у неё на спине пятно красноватой шерсти: теперь я вполне уверена, что это тот же самый зверь. Алекс смеётся, пока я вожусь с камерой.