– Меня это вполне устроит, – согласилась Эмили. – Не забудьте, сегодня вечером…
– Не забуду, но только сегодня прийти не смогу. По случаю праздника сбора винограда слуги вернутся домой не скоро, а если начнут плясать, то уже не остановятся до самого утра. Во всяком случае, так было во времена моей молодости.
– Ах, значит, сегодня праздник виноградарей? – глубоко вздохнула Эмили, вспомнив, что год назад именно в этот вечер они с отцом прибыли в окрестности замка Шато-Ле-Блан. Предаваясь воспоминаниям, она на миг задумалась, а потом добавила: – Но ведь праздник проходит на лесной поляне, так что вы не понадобитесь и сможете прийти ко мне.
Доротея ответила, что привыкла участвовать в празднике и не хочет пропустить это событие.
– Но если я смогу незаметно улизнуть, то непременно явлюсь.
Эмили поспешила в столовую. Граф встретил ее с присущей ему любезностью, которую графиня разделяла нечасто, хотя ради гостьи отступала от своей обычной высокомерной манеры. Однако, не обладая традиционными женскими добродетелями, она ценила другие качества, считая их необходимыми: так, она отвергала скромность, но прекрасно умела производить впечатление уверенности; поведение ее не отличалось сдержанностью, свойственной женскому характеру. Впрочем, в деревне графиня предпочитала изображать элегантную томность и порой, когда компаньонка читала вслух какую-нибудь чувствительную историю, даже едва не падала в обморок. Но выражение ее красивого лица не менялось, когда требовалась помощь живым существам, а сердце не отвечало на призыв о помощи. Графиня не знала высшей роскоши человеческого сознания: ее великодушие еще ни разу не вызвало улыбки на лице несчастного.
Вечером граф со всей семьей за исключением графини и мадемуазель Беарн отправился на деревенский праздник. Торжество, как всегда, состоялось на защищенной деревьями большой круглой поляне. На ветках красовались гроздья спелого винограда, а под ними были накрыты столы с фруктами, вином, сыром и прочими деревенскими яствами и устроены почетные места для графа и его домашних. В стороне стояли скамейки для пожилых крестьян. Впрочем, мало кто из них удержался, чтобы не присоединиться к начавшейся на закате пляске. Шестидесятилетние старики отплясывали так же бодро и весело, как шестнадцатилетние юноши.
Музыканты расположились на траве под большим деревом, вдохновляясь звуками собственных инструментов, включавших флейты и подобие длинных гитар. Позади стоял юноша с тамбурином и отбивал ритм; порой он вступал в общий пляс, и его смешные движения вызывали у всех собравшихся широкие улыбки и придавали всей сцене особенно яркий деревенский колорит.