– Как же звали этого шевалье? – нетерпеливо уточнила Эмили.
– Его имени я не открою даже вам, мадемуазель, потому что ничего хорошего из этого не выйдет. Однажды я слышала от одного человека, теперь уже умершего, что на самом деле моя госпожа не была законной супругой маркиза, потому как прежде тайно вышла замуж за другого, которого любила, но побоялась сказать отцу, так как тот был очень жесток. Но эта история мне кажется маловероятной, и я в нее не верю. Так вот, после визитов того шевалье маркиз настолько грубо обращался с женой, что, в конце концов, она почувствовала себя глубоко несчастной. Он перестал принимать гостей и заставил жену жить в одиночестве. Я ей прислуживала, так что видела ее страдания, однако она никогда не жаловалась. Прошел почти год такой жизни, и маркиза внезапно заболела. Я думала, что причина недомогания кроется в постоянных переживаниях, но – увы! – все оказалось намного хуже.
– Хуже? – воскликнула Эмили. – Разве такое возможно?
– Боюсь, что возможно, мадемуазель. У меня были свои догадки… но расскажу только о том, что случилось. Маркиз…
– Тише, Доротея! Что это за звуки? – перебила ее Эмили.
Экономка изменилась в лице. Прислушавшись, обе уловили в ночной тишине пение необыкновенной красоты.
– Я уже слышала этот голос! – воскликнула Эмили.
– А я слышу часто, причем в одно и то же время, – уверенно заявила Доротея. – Если духи способны создавать музыку, то это, несомненно, музыка духов!
Звуки приблизились, и Эмили узнала ту самую мелодию, которая звучала накануне смерти отца. То ли воспоминания о печальном событии, то ли суеверный страх едва не лишил ее чувств.
– Кажется, я уже говорила, мадемуазель, что впервые услышала эту мелодию вскоре после смерти госпожи, – добавила Доротея. – Я отлично помню ту ночь!
– Вот, снова кто-то поет! – воскликнула Эмили. – Давайте откроем окно и послушаем!
Так они и сделали, но вскоре звуки уплыли вдаль и снова воцарилась тишина. Музыка растворилась в лесу, среди верхушек деревьев, заметных на фоне ясного горизонта, в то время как остальной пейзаж скрывался в ночной тьме, оставив взору лишь смутные очертания некоторых объектов в саду.
Эмили перегнулась через подоконник и с благоговейным страхом взглянула сначала на темноту внизу, а потом на освещенный одними лишь звездами безоблачный купол небес. Доротея тем временем негромко продолжила историю:
– Да, я хорошо помню, когда впервые услышала эту мелодию. Ночью, вскоре после смерти маркизы, я засиделась в людской позже обычного, думая о своей бедной госпоже и о печальной сцене, свидетельницей которой недавно стала. В замке стояла тишина. Наверное, еще и поэтому подступили грустные мысли: я чувствовала себя очень одинокой и постоянно прислушивалась, пытаясь уловить малейший звук. Вы же знаете: если рядом кто-то есть, не так страшно. Но все слуги уже легли спать, а я все думала и думала, пока не стала бояться смотреть вокруг. То и дело перед мысленным взором появлялось лицо умирающей маркизы, а раз-другой показалось, что я вижу ее наяву! И вдруг прямо под окном зазвучала прекрасная музыка! Никогда не забуду, что я тогда почувствовала: не смогла даже встать со стула, – но потом узнала голос дорогой госпожи и заплакала. При жизни она часто пела, причем очень хорошо. Я не раз роняла слезы, когда по вечерам она сидела с лютней в руках, играла печальные песни и пела так… о, мелодии проникали в самое сердце! Летом маркиза сидела перед открытым окном до полной темноты, а когда я заходила, чтобы его закрыть, даже не знала, который час. Но, как уже было сказано, мадемуазель, – продолжила Доротея, – впервые услышав эту музыку, я подумала, что это играет и поет покойная госпожа. А потом мелодия стала звучать время от времени, иногда пропадала на несколько месяцев, но потом возвращалась.