– Пожалуйста, мадемуазель, встаньте возле портрета, чтобы я посмотрела на вас обеих, – попросила добрая женщина, а когда просьба была исполнена, снова воскликнула, изумляясь сходству.
При взгляде на портрет Эмили подумала, что где-то видела очень похожее лицо, хотя и не могла вспомнить, где именно.
Здесь сохранилось много вещей покойной маркизы: на кресле лежал как будто только что снятый халат, тут и там – различные предметы туалета. На полу стояли черные атласные туфли, на туалетном столике были небрежно брошены перчатки и черная вуаль. Едва Эмили коснулась ее, чтобы рассмотреть, вещь начала рассыпаться.
– Ах! – вздохнула Доротея. – Эту вуаль оставила здесь сама госпожа, и больше никто и никогда ее не трогал!
Эмили вздрогнула и положила вуаль на место.
– Я хорошо помню, как госпожа ее снимала, – продолжила Доротея. – Она только что вернулась с прогулки по саду, куда я уговорила ее отправиться. Я еще сказала, как хорошо она выглядит, а маркиза в ответ слабо улыбнулась. Но ни одна из нас и не думала, что эта ночь станет последней!
Она снова расплакалась, взяла вуаль и накинула на голову Эмили, отчего та вздрогнула и попыталась ее сбросить, но Доротея попросила так постоять хотя бы минуту.
– Я подумала, что в этой вуали вы станете еще больше похожи на мою дорогую госпожу. Пусть же ваша жизнь окажется счастливее, чем ее!
Эмили наконец сняла вуаль, положила на прежнее место и принялась осматривать комнату, где все говорило о покойной маркизе. В большой нише с витражным окном стоял стол, на котором лежало серебряное распятие с открытым молитвенником. Эмили вспомнила, что, по словам экономки, госпожа часто играла здесь на лютне, а вскоре увидела и сам инструмент: он лежал на углу стола, словно только что оставленный той рукой, которая так часто его оживляла.
– Печальное одинокое место! – вздохнула Доротея. – После смерти госпожи я не нашла сил навести порядок ни здесь, ни в спальне, а маркиз больше ни разу сюда не входил. Так что все осталось точно таким же, как в день похорон.
Пока экономка говорила, Эмили с интересом рассматривала удивительно красивую испанскую лютню, а потом неуверенно взяла ее в руки и осторожно тронула струны. Даже расстроенные, они издали глубокий, полный звук. Доротея вздрогнула и проговорила:
– Госпожа так любила эту лютню! И в последний раз играла на ней вечером перед смертью. Как обычно, я пришла, чтобы ее раздеть. Услышала доносившуюся из этой комнаты мелодию и остановилась, чтобы послушать. Хоть и печальная, музыка звучала так красиво! Устремив полные слез глаза к небу, госпожа пела вечернюю песню, нежную и торжественную. Голос ее дрожал. Потом она на миг остановилась, вытерла слезы и продолжила уже тише. Ах, я часто слушала, как поет госпожа, но ни разу ее пение не было таким проникновенным. Я сама едва не расплакалась. Наверное, перед этим она молилась, потому что рядом лежала раскрытая книга. Так она и осталась на столе. Пойдемте отсюда, мадемуазель. Сердце мое разрывается!