Лихновский насторожился, почувствовав за этим «кое-что» неладное.
— Британское правительство, — продолжал Грей, — желает и впредь поддерживать прежнюю дружбу с Германией и может остаться в стороне до тех пор, пока конфликт ограничивается Австрией и Россией. Но, если бы в него втянулись мы и Франция, положение тотчас бы изменилось, и британское правительство, при известных условиях, было бы вынуждено принять срочные решения. В этом случае нельзя было бы долго оставаться в стороне и выжидать…
Надо ли говорить, что это «дружественное» сообщение Грея произвело в Берлине эффект взорвавшейся бомбы.
«Англия, — выразил все те чувства, которые испытывала германская дипломатия в своей заметке на полях телеграммы Лихновского кайзер, — открывает свои карты в момент, когда она сочла, что мы загнаны в тупик и находимся в безвыходном положении!
Низкая торгашеская сволочь старалась обманывать нас обедами и речами.
Грубым обманом являются адресованные мне слова короля в разговоре с Генрихом: „Мы останемся нейтральными и постараемся держаться в стороне сколь возможно дольше“.
Грей определённо знает, что стоит ему только произнести одно серьёзное предостерегающее слово в Париже и в Петербурге и порекомендовать им нейтралитет, и оба тотчас же притихнут.
Но он остерегается вымолвить это слово и вместо этого угрожает нам! Мерзкий сукин сын!»
Все эти известия подействовали на германское правительство, как холодный душ.
Давно ли в Берлине досадовали на колебания Вены?
Давно ли там возмущались медлительностью австрийцев в предъявлении ультиматума?
Картина разом изменилась: в Берлине были близки к панике.
В 3 часа ночи с 29 на 30 июля, несмотря на поздний час, предупреждения Грея были переданы в Вену.
Во Франции правительственный кабинет заседал непрерывно.
Начальник Генштаба Ж. Жоффр еще в отсутствие президента и премьера провел подготовительные меры к началу мобилизации и теперь убеждал привести войска в готовность и занять позиции на границе.
Положение усугублялось тем, что по французским законам солдатам предоставлялись отпуска на время жатвы. И половина армии разъехалась по деревням.
Жоффр докладывал, что немцы могут начать вторжение без единого выстрела:
— Любое промедление с мобилизацией, — повторял он, — будет означать, что начало войны пройдет с потерей французской территории!
Однако даже такие сторонники войны, как сам президент Пуанкаре, когда эта война грозила из теоретических рассуждений обратиться в реальность, растерялись.
Снова вставали призраки Седана, и казалось необходимым использовать все шансы на мир. Убедить в своем миролюбии Англию — чтобы не бросила в беде, Италию — чтобы не ударила в спину.