– Молчи, дурак!
Потом встал и проронил:
– Может, прогуляемся вокруг озера? Хелена, вы пойдете с нами?
Хелена была его верной секретаршей. Совсем рядом с домом стояла маленькая лодка. Хелена отвезла нас, дядю и меня, метров на пятьдесят от берега. Смеркалось.
– Да, это ужасно, ужасно! – сказал дядя. – Они обречены, и только Богу известно, когда закончится резня. Они плохо подготовились, действовали, как дилетанты. Немцы ничего не понимают в революциях. Почему раньше не нашлось никого, кто пристрелил бы эту свинью? Начинать переворот, не зная, убит ли главный враг, – это безумие, безумие! Теперь нам остается хлебать эту кашу до конца. Вот увидишь, Германия умрет красиво…
На следующий день я узнал в Административном управлении, что мое назначение аннулировано. Никаких объяснений мне не дали. При выходе из лагеря я встретился со вчерашним юным лейтенантом. Он широко раскрыл глаза, потом нагнулся ко мне и полудружески-полуиронично сообщил:
– Знаете, после 20 июля аристократам не доверяют.
Неожиданно выпавший свободный вечер я провел в Берлине. Город продолжал гореть, но наземное метро снова работало. Я направился в Шарлоттенбург, на запад столицы. Этот квартал пострадал меньше. Я направлялся к Пуппи Фалькенгайн, внучке начальника германского Генерального штаба в Великую войну; она была помолвлена с Эрбо. Чтобы как-то занять время и избежать трудовой повинности, она научилась танцевать и поступила в балет Оперного театра. Ее дом еще стоял, но, чтобы попасть в квартиру, надо было совершить весьма рискованное восхождение: лестница висела над пустотой, целая стена дома рухнула. Пуппи была подавлена. Она была знакома со многими молодыми офицерами и дипломатами, вовлеченными в заговор, а теперь арестованными, и боялась вызова в гестапо. Тем не менее она продолжала каждый вечер танцевать в доме, от которого осталась половина. И на представления даже приходила публика. Пуппи снова была помолвлена – с здоровенным белобрысым парнем из ведомства Reichsgesundheitsführer[50] Конти. Ахим, как его звали, мог время от времени доставать билеты – крайне редкие – на заседания Народного трибунала. Так что он присутствовал на процессах главных обвиняемых. Он рассказывал мне о мучениях заговорщиков. Фрейслер, председатель суда, обзывал их самыми последними словами, осыпал грязными ругательствами. Разумеется, для всех без исключения он требовал смерти. Большинство обвиняемых вели себя великолепно. Кое-кто даже давал отпор Фрейслеру, который обрушивался на них. Говорили, что некоторые высокопоставленные партийные функционеры, возмущенные его методами, доложили о них фюреру. Однажды мне самому довелось увидеть вблизи эту зловещую личность.