. В этом смысле «нейтральный» субъект, как он постулировался в истории западной философии, демонстрирует свое безусловное основание: причастность западному историческому опыту белого мужчины является основной позицией для описания (универсального) человеческого опыта. Согласно этому онто-эпистемологическому подходу, люди с исторической привилегией могут описывать «других» – например, женщин или неевропейцев – основываясь на бестелесном и косвенном опыте того, что значит быть «женщиной» или «неевропейцем», а потому и проецируя на них свои ожидания и предубеждения. В этой нарративной структуре позитивные коннотации обычно несет первый элемент иерархического дуализма – который также представлял субъекта, формулирующего дискурс, то есть того, кто описывает, – тогда как второй элемент (описываемый) негативно воссоздается как производное от позитивной конституции первого. Например, можно вспомнить, что понятие «Востока» конструировалось так, чтобы питать западные предрассудки и стереотипы, которые Эдвард Саид выделил в свой авторитетной работе «Ориентализм» [Саид, 2006]
[76]; или что понятие «женщины» было создано для поддержания канона, основанного на сексистских предубеждениях и посылках, что ясно показали Симона де Бовуар [Де Бовуар, 1997] и Люс Иригарей [Irigaray, 1974]
[77]. В 1960–1970-е годы начинается политическая и теоретическая деконструкция (как ее назовет Деррида) человека. Символической датой становится 1968 год: онто-эпистемологическая эволюция проявляется в напоре социальной и политической революции, которую начали движение за права человека, контркультура хиппи, феминизм и многие другие направления социального, политического и экологического активизма. Феминизм будет говорить, что «частное – это политическое», что жизнь – и есть политическая арена: то, как мы живем, – это и есть политический акт. Постгуманизму и антигуманизму в равной мере свойственна радикальная, беспощадная критика абсолютистской, универсалистской и гегемонной аккредитации и признания человека, которое на самом деле оказалось отражением тех субъективностей, которые вовлечены в интеллектуальное утверждение подобного «нейтрального» человека. Такой тип раскрытия и такая форма исторического «поэзиса» осуществили не только эпистемологический сдвиг в системе философского мышления
[78], но и политический сдвиг в истории социального сознания: было достигнуто понимание того, что
это должно измениться и что это уже менялось.
Таковы основные моменты, в равной мере присущие и постгуманизму, и антигуманизму, тогда как их основное различие встроено в саму их морфологию, в частности в конструкции с приставками «пост-» и «анти-». В этом смысле их генеалогия говорит сама за себя. Антигуманизм полностью признает следствия «смерти человека», описанной некоторыми постструктуралистскими теоретиками, в частности Мишелем Фуко, который в «Словах и вещах» отметил: «Человек не является ни самой древней, ни самой постоянной из проблем, возникавших перед человеческим познанием… Человек, как без труда показывает археология нашей мысли, – это изобретение недавнее. И конец его, быть может, недалек» [Фуко, 1994, c. 303]. Обратим внимание на то, что «человек» обозначает здесь «человечество», хотя используемый Фуко французский термин имеет мужской род (по-французски