.
Этот последний пассаж был, пожалуй, небольшим преувеличением – но какое это имело значение?
* * *
Берта и Артур фон Зутнер направлялись в Париж. Они желали подышать городским воздухом. Два года они провели в уединении и скуке в отдаленном семейном замке Харманнсдорф, к тому же отрезанном от всего мира снегопадами, обрушившимися в начале 1887 года. Родственники Артура оказались исключительно консервативными. Они полностью соответствовали шаблонным представлениям об австрийской аристократии, которые Берта из терапевтических соображений стала записывать. В Харманнсдорфе не интересовались ни либерализмом, ни литературой, а уж тем более современными идеями мира или социальными философиями, которыми в годы своего самообразования преисполнились Берта и Артур. Обнаружив у Берты книги Эмиля Золя, мать Артура в знак протеста сожгла их>89.
Прибыв в Париж, Берта послала Альфреду Нобелю записку. Он сразу же пригласил их в свой «очаровательный домик» (выражаясь ее словами) на авеню Малакофф. Берта нашла, что Альфред поседел, но в целом мало изменился. Он показал им свой кабинет-библиотеку, по мнению Берты, весьма скромно меблированный, большую часть пространства там занимал огромный письменный стол. Поскольку Артур проявил интерес, Альфред показал ему и свою домашнюю лабораторию. Берта с удовлетворением отметила, что и Альфред со времени их последней встречи прочел много серьезных книг. Полки ломились от философии и поэзии, а на почетном месте красовалось полное собрание сочинений его любимого поэта лорда Байрона. Они восхитились картиной венгра Михая Мункачи, висевшей над диваном. Альфред пообещал узнать для них парижский адрес художника.
Потом их ожидал великолепный ужин. Берта и Артур обратили особое внимание на изысканные вина, которые Альфред велел принести из погреба: «Шато д’Икем» и «Юханнисбергер» редких годов. Эта роскошь плохо сочеталась с его скромностью в остальном.
После ужина подали кофе в зимнем саду, расположенном рядом со столовой. «Все было такое маленькое в этом маленьком дворце, как и зеленый салон с малахитовой мебелью, и маленькая, красная, подсвеченная приглушенным красным светом, музыкальная комната рядом с ним», – вспоминала позднее Берта фон Зутнер. Там стоял красивый рояль>90.
Им было о чем поговорить. Берта только что закончила рукопись книги «Эпоха машин» (Das Maschinenzeitalter). В девяти философских эссе она сурово бичевала узколобый национализм, который под маркой «патриотизма» подобно чуме распространился по Европе. Как можно идеализировать национальный эгоизм, когда «этнический альтруизм», очевидно, является более высокой стадией развития человека, рассуждала Берта, «как любовь к ближнему своему в человеке куда возвышеннее, чем своекорыстие»