Однако и на этот раз допускать посторонних в архив не спешили. Вместо этого директор Нобелевского фонда обратился к своему шурину Эрику Бергенгрену с просьбой взять дело в свои руки. Трио работало в течение трех лет. Бергенгрен проводил изыскания в архиве, Хедин писал, потом Бергенгрен вычитывал рукопись, проверяя достоверность фактов, а затем Столе подвергал ее цензуре.
Результат этих творческих мук существует и по сей день – в виде шестнадцати непримечательных черных папок. После небольшого журналистского расследования мне удается обнаружить их в подвале Нобелевского фонда. Разумеется, я просматриваю их со всей тщательностью. Профессионализм Эрика Бергенгрена вызывает всяческое восхищение. Похоже, он перепахал весь архив, хранившийся на полках общей длиной четырнадцать метров. Однако жесткий фильтр, через который был пропущен текст, очевиден. Местами цензура пятидесятых выглядит даже забавно.
Например, в январе 1858 года Столе не понравилось, что Набот Хедин приводит цитату, где Альфред Нобель называет себя социал-демократом. Американские читатели «могут получить совершенно искаженное представление об Альфреде Нобеле. Они могут подумать, что он был коммунистом. Социал-демократы стремятся… национализировать средства производства. Представляется, мягко говоря, маловероятным, чтобы Альфред Нобель желал того же», – писал Столе, по всей видимости не отдавая себе отчет в том, что именно этот факт уже был обнародован в первой биографии Нобеля, изданной Нобелевским фондом в 1926 году.
Не раз и не два шведско-американскому автору книги указывали на то, что никакие размышления по поводу личности Альфреда Нобеля, его интеллектуальной и эмоциональной жизни в новой книге фигурировать не должны. Еще не пришло время для фривольных наблюдений, выходивших из-под пера самого Альфреда Нобеля. Эрик Бергенгрен не без удовольствия приводит найденное им письмо, в котором Альфред замечает, что отдает предпочтение одаренным женщинам. «Интерес мозга важнее интереса члена. Аминь!» – писал Альфред Нобель. Бергенгрен счел, что такую скабрезность никак нельзя цитировать. Не пожелал он публиковать и характеристику, которую Альфред дал безупречному коммерсанту: «Дева Мария до… но не после».
Все это могло запятнать безукоризненный портрет мецената. «Ибо в первую очередь следует показать, что он был абсолютно неподкупным благородным джентльменом, чуждым зависти и карьеризма. Редкой души человек, прекрасный умом, сердцем и характером», – рассуждал Бергенгрен. Словно Альфреду Нобелю не позволено быть обычным человеком из плоти и крови.