Доктор Таллер, взяв меня за плечо, крепко пожал мне руку и долго смотрел в глаза.
– Мужайтесь, – сказал он, словно думал, что одной смертью здесь не обойдется.
– Доктор Таллер, представитель от медицины. Мадам Лидия Товарски.
– Очень приятно, – ответил доктор, и я не смог удержаться от смеха.
Тут раздался голос шурина у меня за спиной:
– Да он пьян в стельку… Еще бы, он всем ей обязан.
Я обернулся:
– Именно. – Потом прибавил: – И это никуда не делось. Хватит на всю жизнь, даже на две. Нам есть чем жить.
Они смотрели на нас в замешательстве, стараясь ничего не замечать. Я пришел с другой женщиной, и без труда можно было уловить нежное понимание, установившееся между нами, поэтому меня так веселили их озадаченные лица. Я вел себя непристойно. Я не уважал несчастье, его права и привилегии, не соблюдал условности и приличия. Дерзко игнорировал устав скорби. Вызов, неподчинение, отказ повиноваться – в общем, я попирал устои. Оскорбление величества, осквернение святыни, пощечина главе правительства, удар по абсолютной власти; и эта женщина, спокойно стоявшая рядом со мной, словно на своем законном месте, казалось, даже не понимала, что здесь траур. При всем том я прекрасно видел, что Янник уже не дышит, что она «умерла», как говорят те, кто ни в чем не сомневается. Еще на ней была моя пижама, не думаю, что она надела ее просто по привычке.
Я взял стул и сел возле кровати. Шторы были опущены, но света хватало.
– Ты видишь, она здесь. Она принесла тебе цветы. Совсем как ты хотела. Мы попробуем сделать тебя счастливой. Это будет немного трудно, будут падения, пустота, неловкость, временами нам будет не хватать воздуха, как, впрочем, на любом пути, требующем выносливости: мы прожили довольно долгую жизнь каждый отдельно, от этого при объединении оказывается много несовпадений. Ты знала, что я не смогу жить без тебя, и поэтому оставила так много места для нее. Я никогда больше не заговорю с ней о тебе, как и обещал, потому что ты не хотела стеснять ее присутствием другой, навязывать ей свои вкусы, привычки, ты хотела, чтобы она была свободна от всякого сравнения. Я спрячу все фотографии, все вещи, которые ты любила, я не буду жить воспоминаниями. Мне достаточно будет видеть леса, поля, океаны, континенты, весь мир, чтобы любить то немногое, что остается мне от тебя. Все прошло так быстро, улетело так далеко. Ты помнишь в Вальдемосе те две оливы, ветви которых так тесно переплелись, что различить их стало невозможно? Нас разрубили топором. Конечно, мне больно, особенно плечу и груди, в том месте, откуда вырвали тебя, больно глазам, губам, больно везде, где образовалась пустота без тебя, но этот глубокий зияющий провал превратится в храм женщины, где все готово, чтобы ее принять, благословить и одарить любовью. Она здесь, она смотрит на тебя, чтобы понять, кто я, откуда, из чего вылеплен. Она беспокоится, нужно подождать, ведь мы еще почти чужие друг другу, мы сомневаемся, колеблемся, нам не хватает разногласий, споров, столкновений, мы еще не открыли обратную сторону друг друга, не знаем наших недостатков и слабостей, всех этих несовместимостей, которые дадут нам возможность обтесать, подогнать себя друг под друга, смастерить наши отношения, притереться, и тогда придет нежность, чтобы дополнить каждого из нас тем, что есть у другого…