Еще приходилось сносить чьи-то взгляды, давящее почтительное молчание, скорбный вид, пожимать кому-то руки, благодарить, ничего не ломать, ничего не опрокидывать, да и к чему тревожить их привычный мир: я не трибун, вокруг нет ни знамен, ни баррикад, я не собирался никого призывать к борьбе и кричать о грядущих победах, я только бормотал про себя: «Один китаец, два китайца, три китайца…»
Какая-то незнакомая пожилая дама улыбнулась мне на лестнице:
– Меня зовут мадам Жамбель, я живу на третьем этаже, окна во двор. Мой сын погиб в Алжире.
Я ее поблагодарил. Она хотела меня подбодрить.
Машина стояла около газетного киоска, на первых страницах мелькали заголовки: «ЖИЗНЬ НА МАРСЕ: НОВЫЕ НАДЕЖДЫ».
Дом, где я пишу сейчас, стоит на берегу моря, и я слушаю шепот его волн. Слушаю внимательно, потому что он идет из глубины веков. Возможно, появятся новые миры, голоса, которых еще никто не слышал, другое счастье, не то, что живет во вкусе поцелуя, и радость, доселе неизведанная, и полнота жизни, для которой мало света женщины, возможно, но я-то живу самым древним эхом нашего мира. Мы всегда живем тем, что не может умереть. Приходят дружелюбные ночи и ненадолго приобщают меня к ее сну. Как только опускаются мои веки, все опять становится таким, каким было. А днем мой брат Океан составляет мне компанию: только у Океана голос достаточно мощный, чтобы говорить от имени человека. Конечно, я не должен был вести себя с Лидией так, будто она – это она: мы еще так мало знали друг друга, все еще было таким хрупким; нас окружал город, улицы, машины – неподходящее место для молитвы, и потом, какая женщина согласится быть лишь храмом, где поклоняются вечному? Она слушала меня очень внимательно, как будто все, что я говорил, подтверждало ее догадки. Взлохмаченные волосы, замкнутое, почти враждебное выражение лица – она словно черпала в моем голосе силу, которая отдаляла ее от меня.
– Что с тобой, Лидия?
– Знаешь, Паваротти, тенор, даже не смотрит на свою партнершу, когда поет. Некоторые набожные люди живут только своей верой, и культ становится самоценным, что всегда позволяло религиям обходиться без Бога.
– Не понимаю, при чем…
– Они спешат к первой же часовне, встретившейся им на пути, и остаются там молиться. Из басов самый красивый голос у болгарина Бориса Христова. Еще мне нравится Пласидо Доминго. Потом, есть рапсодии, наконец Бетховен, Вагнер, Вивальди и так далее. Тишине нравятся наши крики, они так идут ей. А григорианские хоралы – ты слышал что-нибудь подобное? Их голоса способны долететь до края земли. Нашего директора музыкальных театров пора уволить, Мишель. Концерт под названием «Крики отчаяния – самые прекрасные» действительно слишком задержался в программе. Мы просто кусок мяса кому-то на обед. И еще: я не хочу быть женщиной теоретически.