– Ну да! И давно вы вместе?
– Тринадцать лет. Он жил у одной женщины, которую я очень любил. Она сбежала с каким-то каскадером – мальчишка, двадцать два года, – они любят опекать начинающих, это понятно, – и оставила мне Мату-Гросу, чтобы я не чувствовал себя таким одиноким… Он не состоит у меня в труппе: он не артист, просто друг. У меня всего восемь пуделей и шимпанзе. Жаль, что вы уезжаете…
Он порылся в портфеле и вытащил еще одну визитную карточку.
– Вы уже дали мне одну, – повторил я.
Он рад был любому лишнему подтверждению собственного существования.
Он вздохнул. Расплатился в баре. Мы долго жали друг другу руки на прощание.
– Может, еще встретимся где-нибудь… Очень рад был снова повидать вас. Очень.
– Я тоже.
Я вышел и направился к стоянке такси. В машине достал из кармана листок и назвал шоферу адрес. Временами меня охватывала паника, сменявшаяся вдруг полной пустотой, откуда-то выплывали отзвуки смеющихся голосов, вспышки воспоминаний; усталость раскапывала завалы памяти, выбрасывая иногда на поверхность обрывки счастья. Но в основном была тоска, и еще угрызения совести. Каждая минута казалась вырванной из другой, погребенной жизни. Я снял часы, положил их в карман, но стало только хуже. Тогда я снова надел их и застегнул браслет. Было шесть вечера. Я даже не мог понять, то ли все еще только начиналось, то ли, напротив, уже кончено. В данный момент я должен был бы находиться высоко в небе, над Атлантикой, и, наверное, мы уже были бы довольно далеко, в том месте, которое пилоты называют точкой невозврата.
Старое здание на улице Сен-Луи-ан-Лиль. На почтовом ящике ее имя и приписка: четвертый этаж, налево. Я поднялся по лестнице. Красный ковер, кактусы в горшках.
Она открыла дверь, холодно смерила меня взглядом:
– Я ожидала чего-то в этом роде. Входите.
Гостиная была очень светлая. Из окон виднелись верхушки каштанов. Везде стояли цветы, но не в букетах – должно быть, она покупала их сама. Из соседней комнаты доносилась мелодия индейской флейты, разбавляя одиночество. Задыхающиеся, вымученные звуки, выдуваемые хилыми легкими туберкулезника. Она взяла у меня плащ, дорожную сумку, шляпу и куда-то их унесла. Я осмотрелся: на стенах не было фотографий, наверное, она прятала их где-то у себя. Я сел в серо-зеленое плюшевое кресло. Она вернулась, но садиться не стала.
– У вас нет собаки? – спросил я. – И не надо. Вам это вряд ли поможет. Сейчас все заводят собак. Огромный на них спрос, больше, чем когда-либо. Правда, я об этом в газете читал.
Она рассматривала меня очень внимательно, почти как врач пациента. Интерес вполне оправданный, если принимаешь у себя незнакомца со всеми признаками жертвы кораблекрушения. Наверно, она задавалась вопросом, есть ли еще уцелевшие.