5
Пока только пятьдесят метров отделяли их от родных. Пока они — отцы, сыновья, братья и мужья — стояли здесь, терзая сердца своим близким, чтоб уехать потом кто знает куда и на сколько. Быть может, и навсегда. Казалось, хоронят живых людей, а родные смотри вот на это. Помочь нечем, ведь так оно заведено, испокон веку так было, так будет и впредь. И хотя солдаты в одинаковой серой одежде и в одинаковых фуражках для посторонних и казались на одно лицо, — разве что один чуть повыше, другой пониже; хотя за спиной у всех были одинаковые серые рюкзаки, а на плечах винтовки, из дул которых торчали увядшие цветочки; и ноги у всех обуты были в солдатские башмаки и обмотки, — родные все-таки узнавали и находили в этой толпе тех, с кем они многие годы — а то и всю жизнь — провели вместе, — своих мужей, сыновей, отцов.
— Мама!.. Смотрите… Вон он, вон он стоит…
— Где?.. Где?
— Возле флага… Видите? Папа!..
— Возле флага?.. Господи Иисусе, вижу, вижу… По плечу узнала…
— Эржи, Эржи! На сынка своего погляди, Михай-то улыбается.
— Ой, господи! Глазоньки мои уже не видят! Покажи рукой-то, где мне его искать… Мишку моего… сыночка…
— Петер! Петер… Вон он, мой Петер, золото мое…
Затянутые в форму солдаты для армейского командования были 21-м маршевым батальоном 32-го будапештского сводного полка, для командира батальона — первой, второй и третьей ротой, для командира роты — первым, вторым, третьим и четвертым взводом, а в глазах родных весь этот «личный состав» превращался в людей, устами родных каждый из них получал свое имя, и не просто имя, а становился «милым Яношем», «дорогим Мишкой», «папенькой», «Петером, голубчиком», «муженьком родным», «Фери, бедняжечкой»…
6
Жены Новака не было. Эту неделю она приходила к мужу после восьми вечера, потому что начала работать. По утрам, как всегда, занята была дома, а после обеда — с четырех до восьми — клеила адреса в типографии «Свет», куда ее устроили из уважения к Новаку. Вчера Терез приходила к Новаку на улицу Петерди вместе с детьми, но тогда еще никто не знал, что батальон отправят на фронт. Терез и сегодня придет часам к девяти — и уже не найдет его. Сейчас половина седьмого, к девяти часам поезд довезет солдат уже до Гёдёллё.
Доминич и Пюнкешти ушли неделю назад. Не на фронт. Им пришло освобождение. Пюнкешти, как выяснилось впоследствии, в список освобожденных от армии попал не случайно. «Пусть не говорят, — заявил Шниттер, — что мы попросили в военном министерстве об освобождении только платных и преданных нам профсоюзных чиновников. Пюнкешти не получает жалованья от профсоюзов; во многом придерживается совсем иных взглядов, чем мы, и поэтому он превосходный объект. Если кому-нибудь вздумается критиковать список освобожденных, будем на Пюнкешти ссылаться. В таких случаях даже одна ласточка может сделать весну», — улыбаясь, мотивировал Шниттер свое предложение.