Несколько недель он ни слова не говорил, кроме «Да!», «Нет», «Слушаюсь, господин капрал». Но вот, наконец, будто прорвало его.
— Господин капрал! Хоть сложите всех социал-демократов в один мешок, а все равно они одного Андраша Ахима[35] не стоят…
— Это почему?
— Потому что Ахим землю хотел дать… За то и пристукнули его господа хорошие… Он небось не спрашивал, как эта дубина Доминич: «А сколько членских взносов платит ходмезевашархейская организация землекопов?..»
Еще когда стояли на улице Петерди, Чордаш рассказывал Новаку — после двух недель молчания («Человека прощупать надобно сперва»), — как прошла у них в деревне первая ночь после объявления войны.
— Сидели мы в корчме. Калякали о том, о сем; слова-то без ручки, ухватиться не за что, так и скачут друг за дружкой; но только народ озабочен, все думает-гадает, как оно будет дальше, как жить-то станем. Вдруг входит нотариус со своей собакой. Оглядывается вокруг и спрашивает: «Что такое? Эй, люди! Никак помер кто! Или мы не мадьяры? Вина давай! — гаркнул нотариус. — Выпьем!» Потом потребовал тазик. Поставил на пол, налил вина. Пусть, мол, и собака выпьет на радостях, что война началась. А собака залезла под стол, и ни в какую. Тогда нотариус вытащил ее, беднягу, за уши и стал тыкать мордой в вино. «Пей, коли говорю, шут тебя подери!» Пес заскулил, а пить не стал. Тогда нотариус заказал телячьей печенки и накрошил ее в таз. Собака осторожно зубами выбирала куски печенки. Да, видно, ей потом и вино пришлось по вкусу, потому что взялась она его лакать… Пьяная напилась, закувыркалась на полу, залаяла, завыла, будто на луну. Нотариус хохотал поначалу — за живот держался, но, когда и мужики смеяться стерли, он пинком зашвырнул пьяного пса под стол. «Ну что, будете пить? — крикнул нотариус. — Эй, корчмарь, вина подавай! На всех!» Ну, тут уж трезвон пошел по деревне. Вся беднота привалила в корчму. Иные прямо из кроватей да в чем спали — в корчму, чтобы не упустить дарового угощения. Первым туда прибежал босой мужичонка в одних портках. Идет, а сам не верит, Вошел, поздоровался. Нотариус сидит на столе, будто король на троне восседает. И махнул эдак палкой. А тот, что в одних портках, схватил флягу, прижал к себе — чтоб никто не отнял, да и запел: «Лайош Кошут нам сказал». Нотариус хохотал так, что чуть под стол не свалился. Народу набилось — яблоку негде упасть: корчма закачалась, как корабль. Ох, и чудная же ночь была! Перепились все вдрызг. Поют. Орут. Кто о чем… «Живьем зажарим сербов!» Нашлись и такие, что, не разобравшись, кричали: «Да здравствует наш любимый депутат!» Они-то, горемычные, думали, что депутатские выборы подошли, потому их и вином даровым угощают. Ну, а под конец передрались все. Тот, что первым вошел, в портках и босиком, так с бутылкой в руках и вылетел в окно. Вот так-то и началась у нас война, господин капрал, товарищ Новак…