Лицо Мартона покрылось бледным румянцем; мальчик чувствовал, как у него разгораются щеки; он прикрыл ресницы. Отраден был этот тихий ветер, он уже не только лицо обвевал, но и пел вместе с ним: «Мечта… весна… мечта…»
На улице Хорански мелодия замедлилась, потом и слова стали перебиваться, и не то чтобы у Мартона возникли новые мысли, а просто пришли новые слова: «О грусть… куда… куда, куда ушла ты, мечта?!»
…А теперь Мартон стоял в вестибюле реального училища и читал объявление на черной доске:
«Ввиду того что часть преподавателей нашего училища уехала на фронт, дабы исполнить свой патриотический долг, занятий в сентябре не будет. Призываю учащуюся молодежь, и прежде всего старшие классы, быть достойными великих событий и во время вынужденных каникул постараться усвоить обязательный учебный материал, чтобы, невзирая на возникшие трудности, образцово учиться дальше. О начале учебного года мы сообщим особо.
Будапешт, 8 сентября 1914 года.
Д-р К с а в е р Р о м а н, директор реального училища».
«Ксавер, — повторил Мартон, расстроившись. — Странное имя — Ксавер!»
Мальчик озирался среди мраморных колонн вестибюля. Он стоял один. Кругом было тихо. Широкая мраморная лестница, по которой бегали учащиеся, обычно перепрыгивая сразу через три ступеньки, стояла теперь застывшая и будто никому не нужная.
Мартон вышел на улицу и вспомнил про реальное училище на улице Буйовски. Четыре года назад отец записал его туда, а он выдержал всего лишь несколько месяцев и был счастлив, когда его выгнали из училища и больше не надо было ходить на улицу Буйовски. Там учились совсем другие ребята, чем у них. Они приносили с собой завтраки, завернутые в белую бумагу. Между снежно-белыми ломтиками хлеба лежали половинки яиц — то животиками кверху, и тогда они сливались белизной с маслом, то животиками книзу, и тогда в белом овале виднелись желтые кружочки; куски постной ветчины или сардинки, окаймленные золотистыми капельками оливкового масла. Ребята съедали завтраки, исподтишка поглядывая на чужие, — ели медленно, методично уплетая все до последней крошки. Потом вытирали руки о бумажку, складывали ее и несли к мусорной корзинке. Все это выполнялось с точностью ритуала. Там, в реальном на улице Буйовски, и разговаривали совсем не так, как привык Мартон, и одевались иначе. Если ученики и не называли друг друга господами, то, во всяком случае, обращались друг к дружке на «вы»; а попадались и такие, что в десять-одиннадцать лет носили крахмальные воротнички и галстуки. У большинства на ногах блестели желтые туфли с пряжками. У них в начальной школе ребята не носили таких туфель, да еще с пряжками. Даже слово-то звучит смешно и обидно: «Пряжка». На окраине в таких туфлях ходили только девчонки, да и то лишь по праздникам.