Пишта и с Пирошкой Пюнкешти познакомился, когда нес однажды собачку за пазухой.
Мальчик стоял на площади Кальвария перед «Народным кино». В этот день он «прифлокил» к себе маленькую собачонку и понес домой. Г-н Фицек был дома и тут же вышвырнул ее. Пишта побежал за тощей тонконогой собачкой и сунул ее за пазуху, а она в это время поцарапала ему грудь. «Ты!» — укоризненно сказал мальчик. Но не ударил ее, только щелкнул по носу — знал, что собака не виновата. «Ты! Не сердись. Отец и меня бьет, а я ведь не собака…» И Пишта босиком — светило уже теплое весеннее солнце — пошел на площадь Кальвария, неся за пазухой щуплую собачонку на тонюсеньких, будто проволочных ножках. Глазки у нее сверкали на белоснежной мордочке, точно блестящие черные пуговицы, а круги вокруг глаз темнели густо и неестественно, будто намалеванные.
Над кассой «Народного кино» висела большая афиша: «По случаю пасхи: Жизнь и смерть Иисуса Христа. 1500 метров. Цены обычные. Объяснения ведет дядя Дюла».
Пишта и все жители окраины любили это кино как раз из-за дяди Дюлы. Среди его посетителей было много неграмотных, да и те, что умели читать, не могли поспеть за быстро мелькавшими надписями. Громко бормоча, словно в церкви, читали они их вслух, потом переспрашивали, мешая друг другу. Но с тех пор как появился дядя Дюла, все сидели тихо, полагаясь на него. Дядя Дюла не очень-то придерживался скучных, по его мнению, надписей фильма. И объяснения его — доказательством тому служил смех, который то и дело перекатывался по зрительному залу, — объяснения его были не вполне невинного свойства. Господ во фраках он именовал Йошками Шобри[49], нарядно одетых дам — гусынями со шлейфом, бедных девушек — Марчами, полицейских — фараонами, генералов — главными убийцами, королей других стран — коронованными обезьянами. «Йошка Шобри крутит голову Марче. Марча, берегись! На пушку не берись! Коронованная обезьяна принимает премьер-министра Йошку Шобри».
Случалось, что дежурный полицейский, сидевший в зрительном зале, призывал к порядку дядю Дюлу, но это помогало только до тех пор, пока полицейскому не надоедало сидеть в кино и он не уходил, предупредив заранее, где его найти, если бы явились с проверкой из полиции. В «Народном кино» давали пятнадцать сеансов в день. Входи, когда угодно; смотри, коли хочется, сперва конец фильма, потом начало; и сиди, пока не надоест, — места не нумерованы.
Так как показывали картину на евангельскую тему, то первым и отдельно посмотрел ее настоятель Йожефварошской церкви. Особое внимание уделил он объяснениям дяди Дюлы. И когда вместо Иосифа Святого прозвучало «Иоська-плотник», настоятель велел остановить картину и потребовал, чтобы дядя Дюла строго придерживался текста. «Скучно!» — заявил уже охрипший от бесконечной болтовни дядя Дюла. «На втором сеансе в зале будет пусто!» — доказывал владелец кино. «Тут ведь окраина!» — настаивали оба. «Лучше мы этого Иисуса Христа с репертуара снимем», — грозились они вместе.