Шниттер тоже коснулся своих усиков, но только почесал их мизинцем, чтобы иметь возможность прикрыть ладонью улыбку, которую он не мог уже сдержать. «Труслив, как заяц, блудлив, как кошка», — подумал он про Доминича и громко сказал:
— Ну! Ну! Садитесь же…
Второй секретарь плюхнулся в низкое кресло. Колени его поднялись почти до головы, ноги, образуя острые углы, согнулись и задергались, живя своей самостоятельной жизнью, точно выдернутые паучьи лапки.
— Стало быть, вы довольны «Непсавой»?
— Как можно сомневаться в этом, товарищ Шниттер? — умоляюще запел тенор Доминича.
— Вот это и беда! — Шниттер засмеялся, не в силах сдержаться больше.
— Беда? — воскликнул Доминич, теперь уже окончательно растерявшись. — Беда? — Увидев смеющееся лицо, он подумал, что Шниттер сошел с ума. А может быть, ошибся он сам, надо было отвечать иначе.
Так прошло минуты две, покуда Доминич не понял, что его разыгрывают. Но виду не подал и сказал гордо, уверенно и официально:
— С каких же это пор беда, что один из секретарей Союза металлистов доволен центральным органом партии?
— Беда в том, что вы ничего не замечаете!
Доминич не знал, чего он не заметил, и хотел уже сказать, что прекрасно заметил, как его разыгрывают, что он не дурак, что он нарочно поддался, но Шниттер живо подвинул к нему коробочку с письмами.
— Почитайте-ка! — сказал он, поднявшись со стула. — Дядя Лисняи! — кликнул он старого служителя. — Дайте мне пальто. Я пойду выпью чашечку кофе в «Сорренто». Через час вернусь. А товарищ Доминич тем временем будет изучать эти письма… в приемной.
Он запер на ключ ящик письменного стола и дверь кабинета. Сунул ключи в карман и молча удалился.
Вернулся еще более довольный и возбужденный: он выпил черного кофе, две рюмочки коньяку, поговорил с Като по телефону. Она оказалась дома.
Заведующие отделами сидели в приемной.
— Минуточку, товарищи! — любезно сказал Шниттер и пригласил к себе Доминича.
— Ну? — спросил он. — Читали? Чье письмо у вас в руке?
— Пюнкешти.
— И что вы скажете?
— Возмутительно!
— Что?
— Письмо. Самое возмутительное из всех — письмо Пюнкешти.
— Да будет вам! Совершенно естественное явление. А вы испугались! Прошу вас, милый друг, сходите в это или в следующее воскресенье к Пюнкешти. Он приглашает меня. Но вместо меня сходите вы и потолкуете с ним, с ними… У него ведь по воскресеньям всегда целое сборище. В завтрашней передовице вы найдете все, что должны сказать этим честным, но заблуждающимся рабочим. Можете добавить и то, что я вам сейчас скажу. Слушайте внимательно. Лучше всего, если даже запишете для памяти. То же самое можете использовать и в союзе и в других местах. Я, вернее мы, хотим создать новую Венгрию. Индустриальную, такую, где рабочие будут хорошо зарабатывать и иметь права. Венгрию — владелицу, быть может, даже небольшой колонии — словом, прогрессивную страну в западном смысле этого слова, с социалистическими представителями в парламенте. Эта мировая война — можете сказать ему, им, всем — только коротенький эпизод! Незначительный! Роли он не играет! После него процесс развития, который с избирательным законом Тисы хоть и не совершенно, но все-таки сдвинулся с мертвой точки, пойдет вглубь, вширь и гораздо более энергично. Парламент — та архимедова точка, встав на которую мы с помощью рычага всеобщего избирательного права превратим эту полуфеодальную страну в буржуазно-демократическую. О каком особом пути может сейчас идти речь? Сейчас, во время мировой войны?! Да и вообще? Спросите их. И скажите, что в Венгрии в профессиональных союзах состоит меньше полпроцента населения. Этого никому не следует забывать! Скажите Пюнкешти: мы сожалеем, что он не хочет читать «Непсаву». Мы хотим, чтобы он был нашим читателем, но даже ради этого не можем рисковать газетой. Поняли, что я сказал, или повторить?