— Эта дура луна могла бы и греть, — буркнул Петер и ближе придвинулся к костру. Он обнял Тибора, у которого — слышно было в тишине — стучали зубы от холода.
— И каким только глупостям не обучают в школах, а то, что нужно людям, — об этом молчок, — промолвил вдруг Мартон. — Вот и не знаем даже, — и мальчик со стоном перевернулся на бок, — какие деревни в окрестностях Пешта, какие там люди живут, богатые или бедные, хорошие или плохие. Когда у них много работы, когда мало и сколько они платят поденно? Как они живут?.. В театрах ведь изображают так, будто хлеб и фрукты сами валятся из распахнутых дверей и говорят: «Пожалуйста! Мы здесь!..» А крестьяне целыми днями распевают песни и танцуют чардаш.
Тибор проснулся. Сонный, слушал бормотание Мартона
— Чудотворная трава Ласло Святого, — продолжал рассуждать Мартон. — У Тигра Восьмого и Гиены Девятой родился сын Шакал Десятый… Хорошенький зверинец… Королевский… Это вместо того, чтобы научить, что надо делать, когда тебе выстрелят в зад и он чешется от соли…
Петер Чики присел. Лайош тоже. Костер угасал. Ребят разбудил холод. Сначала им показалось, что они уже выспались. Но как только попытались пошевельнуться, почувствовали страшную усталость: болело все, а к ногам будто кирпичи привязали. Ребята тупо озирались, потом разом встряхнулись. Набрали хворосту. Целую кучу! И бросили в костер, который готов был вот-вот уснуть. Угрюмый костер не шелохнулся. Потом рассердился вдруг, что его потревожили, задымил, негодуя, потрескивая и похрустывая, зашумел сотнями извивающихся языков пламени: бранил ребят. Пришлось отодвинуться подальше. Тибор подполз к ручью и намочил в нем два платка. Один положил себе на лоб, второй на бедро Мартона. Мартон благодарно вздохнул и заговорил:
— А все-таки лес прекрасен.
— Для меня лес не прекрасен, — с горечью промолвил Лайош.
— Для меня сейчас прекрасна была бы моя постель… Прекрасное ведь постоянно меняется.
— Что ж тогда прекрасно по-настоящему? Всегда прекрасно? — спросил Петер.
— А тебе к чему это?
— А к тому, что я люблю рисовать только то, что прекрасно и всегда прекрасно.
— Что же станется тогда с уродливым? — спросил Лайош.
— Ненавижу уродство. Оно не нужно.
— Ты уверен в этом?
Чики не ответил.
Он прилег опять. Сейчас ему особенно претило умничанье Лайоша: «Вечно он!» Да и сонливость вернулась так же внезапно, как пропала давеча.
— Так что же, в таком случае, по-твоему, прекрасно? — спросил Лайош Балог, уставившись куда-то в пространство.
Петер закрыл свои большие глаза.
— Прекрасно то, что нравится бескорыстно… — сонно произнес вместо него Мартонфи.