— Петер! — крикнул он. — Петер! Петерка Чики! Говорил же я, что неправда! — И, собравшись с силами, он присел, прислушиваясь к песне; искал глазами Петера. Откуда-то вынырнет он? Все ясней и громче слышались хруст валежника и шуршание палых листьев под ножищами Петера.
— Эй, кусты в сторонку — лес идет! — крикнул парень и выскочил из-за деревьев с охапкой кукурузы в руках. За спиной у него висел набитый рюкзак, Петер перебросил его на бок, чтобы вез увидели. Второй рюкзак болтался на руке. Парень, ликуя, орал песню, и лес звенел от нее:
О мир привольный, о мир свободный!
Словно опрокинули груженую телегу, с таким шумом покатились к костру початки кукурузы. Петер осторожно снял рюкзак с левой руки.
— Виноград, — сказал он, взмахнув головой.
Волосы его, словно крылья вспорхнувшей птицы, раскинулись вдруг и на миг застыли в воздухе. Петер рассмеялся. Смех его так и отдавался по лесу. Казалось, все деревья смеялись вместе с ним. Парень сбросил, наконец, рюкзак со спины и уронил его на землю. Уронил так, чтобы он шлепнулся с силой и столпившиеся ребята убедились в его тяжести.
— Кукуруза! — торжественно провозгласил Петер.
Мартон встал. Голова у него кружилась, и, чтобы не упасть, он взял. Петера за руку.
— Когда ты ушел? Петер… — спросил Мартон, обняв Петера за шею.
— Еще засветло. Вы спали все.
— А сторож?
— И сторож тоже спал.
— Что самое великое на свете? — спросил вдруг Мартон с такой же страстью, как засмеялся давеча, и прижался головой к Петеру.
— Кукуруза! — гаркнул Петер в ответ.
— Нет… Верность!
Глаза у Мартона затуманились от слез. Голос прервался, и, устыдившись своей слабости, он отвернулся.
— Я принес самое меньшее на три дня. — Петер опустился на корточки и начал раскладывать виноградные гроздья.
Мартон пересилил себя.
— На три… дня? — спросил он осипшим голосом. — Да ведь тогда мы можем продолжать…
— Мартон болен, — тихо заметил Тибор.
Петер бросил свою «выставку» винограда. Разогнулся. Взял Мартона за руку, кинул взгляд на его брюки, потом заглянул ему в глаза, погладил лоб и понял все.
— Позавтракаем, — сказал он сдавленным голосом, — и домой!
На костре с треском жарилась гора кукурузы. Ребята ели безостановочно, торопливо и так много, что нельзя было даже представить, как это влезла в них такая уйма мучнистых зерен. Подносили новую партию початков, бросали в костер, ворошили их, потом ели, обжигаясь. Отдыхали несколько минут и снова налегали на еду. Кончили есть только тогда, когда выпили по четыре кружки воды каждый. И почувствовали то, что почувствовала бы бочка с порохом, если б она была способна чувствовать: одна спичка, еще одно зернышко, и они лопнут, взлетят на воздух. Ребята, довольные, поглаживали животы. А глазами все еще ели, ели.