Только одно портило им настроение: Мартон опять прилег, ему трудно было стоять на ногах, а есть не хотелось. Он пощипывал виноград, не отводя глаз от далекого осеннего неба, проглядывавшего сквозь деревья. Тщетно подносил Петер на огромной ладони, словно на подносе, громадные грозди винограда и кричал:
— Больнице бесплатно отдыхающих… Посещение с восьми до десяти утра.
Мартон и на шутку ответил коротко:
— Мне лучше.
— Ну, конечно, домой пойдем! — согласился тут же Петер и засмеялся: все его лицо, глаза и брови широко расплылись. — Домой пойдем! — сказал он, будто из слов Мартона «Мне лучше!» естественным выводом было не «Останемся здесь», а «Домой пойдем!».
Уцелевшую кукурузу — ибо всю эту уйму уничтожить было невозможно — они бросили, чтобы в дороге не попасться с ней. Да и, кроме того, им казалось, что в ближайшие пятьдесят лет ни один из них не захочет взять кукурузы в рот. Но Мартону вдруг другое пришло в голову.
— А вы закопайте ее, — предложил он, но, чтобы никто не поинтересовался, для чего это надо, тут же спросил у Петера: — Который час?
— Может, девять, а может, десять. Когда встает солнце в октябре? Лайош! Ты ведь у нас все знаешь…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
в которой Мартон еще и понятия не имеет о том, какое горе причинил он своему брату Беле, Витязю Яношу, Илушке и г-ну Фицеку, который от отчаяния начинает говорить с богом на «вы»
1
Жизнь г-жи Фицек больше всего напоминала жизнь лесных зверей, а если и отличалась кое-чем, то разница была не в пользу жены Фицека. Ведь лесной зверь живет в своей норе, воспитывает детенышей, за квартиру не платит и только изредка, если чует опасность или его кто-нибудь изгоняет, ищет себе другое пристанище. А у жены Фицека даже логова постоянного не было, всю жизнь кочевала она с места на место. Сперва одна, потом вместе с малышами. Даже когда дети подросли, не могла она найти верного приюта ни для себя, ни для них.
Родилась она где-то возле Веспрема, неподалеку от Зирцинского монастыря, несколько лет спустя после того, как «венгерский народ» заключил соглашение со своим императором и выразил якобы желание и в дальнейшем не иметь ни хлеба, ни вина, ни здоровья[53].
По деревне в белых рясах расхаживали монахи, потупив очи долу, и все-таки не раз выяснялось, что они-то лучше всех замечали красивых девушек села. «Бойся монахов», — учила Берту мать. А отец — он никогда не вмешивался в нравственное воспитание детей, тем более что все они, к великой его досаде, были девочки, — громко и залихватски запевал: «Ведь и поп грешить горазд, лишь бы по сердцу пришлась». Впрочем, он тут же обрывал песню и бросал с презрением: «Им ничто другое на ум нейдет. Они, бедняжки, и потеют, только когда целуются да жрут».