«…Родные мои мамочка, папочка и Натусенька! Вину мою перед вами не измерить ничем. Бог никогда не простит мне этого. Но сделанного не воротишь. Я жива, здорова. Виной всему моя любовь к Константину. Знаю, не по нраву он был вам, и правильно, но сделать с собой ничего не могла. Думала, наладим жизнь, напишу вам, заберу Наталку — все изменится. Поэтому я и уехала неожиданно. Заставил меня Константин взять выручку из кассы на первое обзаведение — ведь на голое место приедем, не устояла я, взяла деньги, но перед самым отъездом стыдно стало перед товарищами, ведь воровкой посчитают. Константин меня от себя на шаг тогда не отпускал, боялся, что передумаю, я и спрятала их за икону, подумала — искать будут, так найдут, простят, может. Костя на вокзале узнал, что нет у меня денег, разъярился — и на квартиру. Вернулся — руки в крови, злой. «Милиция, — говорит, — кругом, дом оцепили. Найдут тебя, посадят». Дальше я себя не помнила, он где-то чужие документы раздобыл, по ним и жил. Устроились в Сибири сначала в глухом поселке. Недели не прошло — пить стал еще больше, домой не приходил, а потом утонул на лесосплаве. Недавно вышла я замуж за одного хорошего человека. Наташу скоро заберу. Простите меня, родные мои, если сможете».
— Письмо я у вас заберу, Иван Платонович, — Вершинин сложил листок и спрятал в карман. — Но, честно говоря, непонятно, почему вы не сообщили в прокуратуру о таком обороте.
— За дочку боялся, сынок, за дочку. Ну, как посадят! Да и в глаза тогдашнему следователю, имя забыл, смотреть стыдно. Честный он был человек, совестливый. Года через два я его как-то в городе встретил, так поверишь, бежал, как черт от ладана. А Вале долго мы со старухой не могли простить…
Однако последние слова Семкина Вершинин уже не слышал.
— История занятная, — без особого восторга констатировал Зацепин, мельком выслушав начинающего следователя. — Прямо зарубежный детектив какой-то.
— Обратите внимание, Пал Петрович, — Вершинин отделил листов десять пухлого тома, — все остальное к убийству отношения не имеет. Пустая работа. — Он выжидательно замолчал.
Лицо Зацепина стало непроницаемым. Почти не разжимая тонких губ, он сказал:
— Понимаю, таинственное убийство. Руки чешутся. Но не забывайте, что у вас и так немало дел, и, насколько мне помнится, по двум сроки на исходе. А по этому шансов мало. Подумайте — десять лет прошло. Тогда сложно было разыскать, а сейчас и подавно, — Зацепин отодвинул дело на край стола.
Вершинин застыл в нерешительности.
— Я все-таки попробую, — наконец сказал он.