Дипломаты иной раз публично проявляли вольнодумство. В опубликованных документах протокольного отдела НКИД есть информация о вызове туда польского поверенного в делах. От него потребовали объяснений, почему он и некоторые его коллеги сидели во время пения гимна участниками одного из официальных мероприятий. Тот ответил, что думал, это всего лишь «партийная песня революционных рабочих», да еще и с призывом к свержению буржуазии. Понятно, он не мог не знать, что «Интернационал» являлся гимном Советского Союза. Представитель НКИД на это ответил, что ему могут не нравиться слова Интернационала, так же как нам не нравятся слова монархических гимнов, но существует ведь «международная вежливость». Тот пояснил, что вставал во время музыкального исполнения гимна в присутствии Калинина, но остался сидеть, когда зал встал и запел при появлении Сталина, ведь тот официально не глава государства. Ну это, конечно, был вызов. Все прекрасно понимали, что к чему.
В 1936 году Лев Карахан, в ту пору полпред в Турции, устроил прием в советском полпредстве в честь делегации Осоавиахима. Среди ночи туда неожиданно заявился турецкий президент Мустафа Кемаль Ататюрк и выразил недовольство тем, что его не поздравили с Днем независимости Турции. Карахан ему ответил, что поздравление по телеграфу было прислано т. Калининым. Кемаль: «Мне это известно, и я поручил даже ему ответить, но я не желаю иметь дело с посредниками. Я не только президент Турецкой республики, но вождь турецкого народа. Кто у вас вождь?» Карахан ответил, что нашим вождем является т. Сталин. «Тогда почему же он не прислал мне поздравительной телеграммы?»
Вернемся к мемуарам Озолса. По его словам, швейцары, истопники, вся посольская обслуга были агентами НКВД. Иностранцев тоже вербовали, но реже. Делалось это так. Советский гражданин, хороший знакомый иностранца, просит его привезти какую-нибудь вещь из-за границы, а в момент передачи агент ГПУ уже тут как тут, и дело о контрабанде готово. После шантажа новый агент завербован. Озолс описывает один курьезный случай, как служащий одного посольства, одолеваемый просьбами знакомого, советского гражданина, купить ему за границей лезвия для безопасной бритвы, приобрел их на московской толкучке. Сделал он это намеренно, подозревая в «знакомом» провокатора.
«Продолжает сохраняться критическая ситуация, сложившаяся в результате нехватки продуктов питания и товаров первой необходимости», – писал в 1929 году итальянский консул в Ленинграде. В едва ли не каждом из опубликованных отчетов итальянских дипломатов говорится о нехватке продуктов питания и недовольстве, вызванном бесконечными очередями в полупустых магазинах. «Проникнутая насилием русская история сформировала национальный тип русского человека, привыкшего терпеть произвол стоящей над ним власти, – писал один из них в своем докладе в МИД Италии. – При этом русские не оказывают ей никакого сопротивления в попытках защитить свои интересы». Другой итальянский дипломат в разгар голода на Украине и Северном Кавказе сообщает: «Мой осведомитель во время всего своего длительного путешествия не заметил в страдающих людях ни намека на злобу и обиду: повсюду царил дух кроткого смирения перед неизбежным».