— Она что, их цадика? — спросила Чума, от зоркого глаза которой ничто не ускользает.
— Она — жена реб Зейде, — ответила я небрежно. Объяснять, кто такой реб Зейде, в тот момент у меня не было сил.
Веселье уже шло к концу, джазисты еще лабали, а хасидский оркестрик уже устал и затих, но тут…
Лучше бы меня не было в тот момент в кочатинском загоне! А случилось вот что: старик повернулся, нашел глазами Гитл, ткнул в ее сторону смычком и сказал: «Собирайся. Ты уйдешь с нами». Я возмутилась. Старик наверняка был приятелем этого убийцы Шлойме. И я не собиралась отпускать с ним Гитл. А Гитл так испугалась, так растерялась… задрожала, пригнулась и охватила голову руками. Я никогда не видела ее такой и не хотела видеть. Надо было бежать к Гитл на помощь, но невозможно было оторвать ноги от земли, словно в кошмарном сне.
А Гитл вдруг распрямилась, раскинула руки, запрокинула к небу голову и топнула ногой, словно не старику, а небу сказала: «Нет!» Старик склонил голову, провел смычком по струнам и стал тихонько наигрывать мелодию. Тут мы с Шукой сходимся во мнениях: он играл «Иштабах», славословие Господу.
Старик играл в полной тишине. На этой, кочатинской, трети райского сада джаза и раньше слышно не было, но сейчас тишина была такой, что каждый слышал только биение собственной крови в ушах. И Гитл, сделав несколько неверных шагов, пошла на старика в странном танце. Она то грозила небесам, то складывала руки в фигуру молитвенной просьбы, то пошатывалась под тяжестью невидимой ноши, то с раздражением и гневом пыталась сбросить ее со своих плеч. Стелилась, почти касаясь земли, потом выпрямлялась и шла на старика, как разъяренный матадором бык. Струилась, изгибалась, восставала, напрягала все свои силы и мышцы, кружилась до изнеможения и снова взлетала, вернее, подпрыгивала, потрясая кулаками. Старик и не глядел на нее. Но когда кончил играть, отрицательно покачал головой. И Гитл рухнула на землю.
Мне стало дурно, голова закружилась, и я отключилась. А когда очнулась, надо мной стояли Гитл, Шука и Дэби, все сбежались. И никто не понимал, что стряслось. Только Роз, сидевшая рядом на траве, гладила меня по руке, мелко трясла головой и по-собачьи тихонько скулила. Гитл мне шепнула, чтобы я не обращала на это внимания. Ее подруга выпила слишком много вина и видела слишком много хорошо одетых людей за один короткий вечер.
Шука, тот хотя бы помнит старика и его необыкновенную скрипку, а его мамаша утверждает, что никакого хасидского оркестра вообще не было. Шукина сестра тупо повторяет, что было жарко, даже душно, и такое напряжение… чего же удивляться, что невеста упала в обморок? Но глаза у нее при этом признаются, что лгут. Чума же темнеет лицом и не хочет говорить об этом событии.