А я, честно говоря, не удивилась ни внезапной галантности нашего подполковника, ни его светским манерам. Кароль был человеком с тысячью лиц, мог вести себя и так и этак, потому его и побаивались. Какой он на самом деле, не знал никто. Чума тоже не удивилась.
— Знаешь, — сказала она задумчивым тоном, — Кароль… он из тех мужчин, с которыми хорошо попасть в беду. Я бы не испугалась, останься мы с ним вдвоем посреди пустыни и без воды… он бы что-нибудь придумал и спас нас обоих. Ни за что меня там одну не оставил бы. Но на необитаемый остров я бы с ним не хотела попасть. Один из нас должен был бы умереть.
Ах, какие шашлыки подал Кароль Гуэта будущей теще! Фея съела всего три кусочка, так что и нам перепало. А шабли вредная Марина мамаша поставила около себя, сама не пила и другим не дала. Потом долго пели. Оказалось, что Марина матушка была знаменитой болгарской эстрадной певицей, а в Израиле ей с трудом удалось организовать пару концертов. Кароль это, очевидно, знал и стал умолять бывшую диву спеть. Та долго не ломалась и спела несколько старых шлягеров. Овация публики была ей наградой. А затем она вступила в оживленный разговор с Каролем по поводу возможного возвращения на сцену. Спустя четверть часа Кароль был назначен импресарио тещи, которая расцеловала дочь и зятя и горячо их благословила прямо над потухшим костром.
Но публика хотела новых песен, и в круг вступила Луиз. Голосок у нее был небольшой, но приятный. Женька внимательно слушал.
— Нашел свою Прекрасную Даму? — спросила я с непонятным мне самой раздражением.
— Скажи одно слово, и она исчезнет с горизонта.
— Мне нечего сказать. Надеюсь, эта Андромеда не потребует от тебя подвига.
Женька почернел лицом, скрипнул зубами и исчез. А отец Мары спел песню на ладино, и дива ему подпевала. Потом… В общем, пели все, каждый свое. Даже я спела какое-то русское страдание из фольклорного репертуара нашей студенческой компании. Хлопали и мне, потом хором орали «Катюшу». А под конец, как водится, в ход пошел репертуар армейских ансамблей и израильский шансон.
Кароль успел за это время съездить за «Понтиаком», отвезти тещу с тестем, вернуть «понтиак» на место, приехать на наше стойбище на грузовичке и собрать в него все, что оставалось от пикника, включая меня и мой тюфяк. Потом дорулил вопреки запрещающему дорожному знаку до самого дома, затащил меня на средний этаж, устроил на одном из диванов, разгрузил и расставил по местам вещи, сварил кофе, налил его в термосы и повез туда, где, как я поняла из утреннего доклада счастливой Мары, пели до рассвета и даже с рассветом не хотели расходиться.