.
А теперь здравствуйте: семнадцать лет – и подросток. «В этом возрасте»! «Предмет поклонения»! Ну и времена!
– Пуговица где? – закончив осмотр, лаконично спросила доктор Бэнкс.
На вороте его ночной рубахи и правда недоставало пуговицы.
– Где-то в ванной, – признался коммерсант. – Оторвалась в среду утром, не смог найти.
– Я найду, сэр! – закричал откуда-то юный Фрейшнер.
Судя по шуму – явно пнули ударившуюся о стену дверь, и по тому, как дверь вернула удар, мальчишка нёс из библиотеки что-то тяжёлое.
– Не могу сказать, что разделяю восхищение Мики, – доктор Бэнкс встала, собираясь уходить, – но тоже верю, что вы не разочаруете мальчика. Я буду в кухне, мистер Саммерс.
– Сейчас, – юный Фрейшнер вошёл в комнату с пишущей машинкой в руках и огляделся. Поставил машинку на столик у окна. Примерился, присев на диван. Диван не годился для работы на машинке, для этого нужно было стоять у стола на коленях. Это был диван для ленивого сидения с сигаретой, а стол – для газеты, чашки и пепельницы.
И опять пригодился венский стул. Сидеть на нём, понятное дело, было нельзя, а вот использовать как столик для машинки – можно. Мики принёс стул из кладовки, установил на него машинку, сам сел на край кровати и убедился, что печатать будет удобно.
– Давайте вашу молитву, шеф.
Саммерс ещё когда написал молитву для продажи вместе с легендой и обрывком плаща св. Пантелеймона. Всё это время она хранилась прямо у него под рукой. Написал-то он её ещё до коалиции с доктором, тогда у коммерсанта имелись основания опасаться, и он принял меры. Хорошо принял: сама доктор Бэнкс, ничего не подозревая, следила, чтобы никакая случайность не уничтожила документ.
Коммерсант написал молитву на обороте своего температурного листка.
По которому Мики Фрейшнер прямо сейчас бережно водил раскалённым утюгом. Листок лежал на диване у окна и, хотя Мики подстелил наволочку, грубая бумага и ситцевая обивка дивана уже пахли палёным. Осторожно вернув утюг на подставку и сунув в рот обожжённый палец, Мики разбирал каракули коммерсанта.
– Мистер Саммерс, это нельзя печатать! – испугался он.
– Пантелеймон родился в семье язычников, – возразил с кровати шеф. – Очень древняя молитва. В наше время её почти никто не помнит. Какой смысл продавать людям молитву, которая и так каждой собаке известна?
Мики потряс дымящимся листком.
– Вам сейчас только древние молитвы сочинять. У вас же голова не работает! Весь город католики, кто не лютеране, методистов кот наплакал, а у вас дохлая лошадь поймёт: протестант писал. И мистера Маллоу нет. А у меня с фантазией не очень.