– Ну, а что?
Доктор схватила его за лацкан.
– Я должна была понять это с самого начала! – ее голос срывался от бешенства. – Вы намеренно потащили меня танцевать!
– Чего-чего? Я что-то не могу уловить суть. Сформулируйте ваше обвинение.
– Вы заманили меня в ловушку! Намеренно потащили меня танцевать!
– А, – он созерцал фонтан. – Ну, да.
– Что «ну да»? – переспросила доктор.
– Да, намеренно. Я же должен был посмотреть на вас в деле. Что? Ну, в конце концов, мало ли, что может произойти! Надо ко всему быть готовым.
Серые глаза доктора сделались странно светлыми. Почти белыми, с одним только черным ободком – как у волчицы на фотографии в «Нэйчерз» к статье об Аляске.
– Повторите мистер Саммерс, – медленно произнесла она, не выпуская его лацкан. – Что вы сказали?
– А вы что, глухая?
– Что?! Да как вы…
Если бы бывший коммерсант не увернулся, получил бы в глаз. О, он действительно еще не знал доктора Бэнкс!
– Но ведь у вас неплохо получилось! – Саммерс прикрывался локтем. – Для первого раза*.
Он явно был в восторге. Это был реванш. Маленькое напоминание об одном, э-э, эпизоде, происшедшем между ними почти два года назад. Саммерс даже хрюкнул от радости.
*[ «Для первого раза». Он явно был в восторге. Это был реванш. Маленькое напоминание об одном, э-э, эпизоде, происшедшем между ними почти два года назад. – См. «Дело тетушки Кеннел», где доктор Бэнкс произносит именно эту фразу – для первого раза, сказала она тогда.]
– Для первого раза?! – возопила доктор.
Гуляющие на Рессельгассе и Карлсплац с удивлением наблюдали, как через скверы и трамвайные рельсы, едва успев притормозить, чтобы не налететь на детскую коляску и только чудом не попав под трамвай, рысью несется хорошо одетый господин, а за ним, пихаясь и расталкивая прохожих, бежит приличная с виду дама.
И хуже всего было то, что ей пришлось звать этого негодяя обратно.
Такси,
без десяти семь
«…Теперь премьера, о которой я говорил вам. Вы непременно должны увидеть эту вещь. Вдохнуть эту атмосферу, эту легкость, сделать ее частью себя! Жизнь приобретает невыразимую прелесть, когда она немножко водевиль.
Идите в театр, друг мой. Обещаю присутствовать рядом с вами в качестве бесплотного духа.
Прошу вас отнестись к моей просьбе со всей серьезностью, на могиле слез не лить, а вместо того устроить в качестве панихиды балаган.
Courage, mon cher ami.
Ваш А.Ф.»
Саммерс бережно сложил письмо и спрятал в бумажник.
Доктор Бэнкс молчала.
– Алекс любил оперетту, – произнес, глядя в окно, Саммерс. – Больше, чем любил: это была его жизнь. Его мать пела в кафешантане. Он знал Легара. Был на репетициях Кальмана. Он так настаивал, что мы должны увидеть эту премьеру! Зимой еще он упоминал, что очень ее ждет. Он писал о ней в каждом письме.