– Вечно вы поносите бедных художников!
– Что вы хотите, я на дух не выношу ту живописность, которую они собой представляют: вот поистине самое ненавистное слово французского языка. Живописное! Живописное! Живописное! Знакомо ли вам что-то более нелепое, более уродливое? Живописный пейзаж, колоритный натюрморт, цветистые рассуждения. Взять хотя бы Жарри, которого мы недавно с вами обсуждали: я не люблю его именно потому, что он для меня – олицетворение живописного. Его «папаша Урбю»[122] – сама живописность. Взгляните на живописные салоны наших живописцев: диваны покрыты гаремониями, стены увешаны восточной дребеденью – вся эта утварь к месту в пустыне, но на Монмартре или Монпарнасе это просто предел ужаса!
– Позвольте, но вам же нравится всё экзотическое: вы так превозносили джаз-банды!
– Уже нет. Поначалу, особенно в Америке, это действительно было занятно, как новые конфетки с хлорэтилом – но я ими объелся, и теперь меня тошнит.
– От всего тошнит, когда переешь.
– Что вы хотите, я всегда был неумерен в еде. Джаз стал для меня подобен дивану, с которого вечно скатывается голова!
– Вот так новость!
– Может быть, но это правда. Чёрная музыка, негритянские песни – я сыт ими по горло.
– Но ещё совсем недавно вы говорили мне обратное!
– Вполне возможно, но сейчас они мне приелись, и – вот увидите – скоро мода пройдёт и для всех остальных. Я всегда иду на шаг впереди! Не как «отличник» – нет: я точно двоечник и хулиган! В двоечниках, правда, меня раздражают те усилия, которые они, всему наперекор, прикладывают к изучению преподаваемых им глупостей. Учителя называют вас лентяями? Или вы просто рассеянны? Прекрасно, и продолжайте в том же духе! Мне вообще кажется, что под предлогом возвышения духа молодым людям в школах вдалбливают самые бесполезные знания – и к тому же самым прескучным образом. Может, вместо греческого стоило бы обучать их стенографии, кулинарии, вождению автомобиля, плаванию, сексу – игре в рулетку, наконец, иными словами, всему тому, что является неотъемлемой частью настоящей жизни. Римское право, милая моя, латынь, басни Лафонтена служат лишь рассадниками этой ужасной болезни – словоохотливости, страсти к речам; не знаю, действительно ли раньше во Франции всё сводилось к песням – но уж лучше так: сейчас всё заканчивается речами, ужас какой… И речи ведь – всё та же живописность!
Розина Отрюш казалась раздражённой:
– Литература – тоже речи, а я литературу люблю.
Повисла пауза; она взялась за сигарету, бросила её, не сделав и трёх затяжек, – но тотчас же прикурила следующую. Всё это она проделала машинально, однако в тот момент мне показалось, что установившееся между нами взаимопонимание оборвалось – возможно, она сама ещё этого не осознавала.