Первым, на что я обратил внимание, зайдя к певице, было висевшее на стене в прихожей подобие застеклённой коробки, а внутри – миниатюрная шхуна под парусами, крошечными белыми квадратиками, развёрнутыми, как мне показалось, в сторону Америки; на рамке красовалась табличка: «Эта картина принадлежит Жану Кокто» – у Кокто же, по словам доморощенной дивы, дома стоял такой же корабль, но с подписью: «Эта шхуна принадлежит Ивонне Жорж[179]». Это на случай смерти одного из владельцев, пояснила она, чтобы душеприказчики смогли без труда объединить оба произведения. Не правда ли, прекрасная история для любителей мистерий? Подумав, я решил, что такой загробный брак – единственный союз, уготованный некоторым из нас. За мыслями о шхуне я совершенно позабыл о том, что заставило меня принять приглашение на ужин: не знаю, доведётся ли мне увидеть проносящийся по кухне поезд или зеркало, в котором нельзя увидать своего лица…
Вскоре явились несколько друзей хозяйки дома: среди прочих один русский из балетов Дягилева, бывший генерал царской армии, священник в штатском, племянник известного политика и студентка-медичка, вместо броши носившая миниатюрный скальпель из платины, инкрустированной рубинами! Заметив моё восхищение, позднее она попросила меня принять драгоценность в подарок. Докторша много рассказывала о своей работе, о больницах – в частности, что множество раненых на войне солдат до сих пор продолжают лечение: раны никак не заживают, застрявшие осколки вызывают новую инфекцию; каждый день приносил свою долю беспрестанно возвращавшихся былых страданий.
– Видали бы вы детей, которых заводят эти несчастные, – добавила она, – зрелище, способное отвратить вас как от Отечества, так и от материнства!
Аббат Z внимательно слушал и казался взволнованным, даже возмущённым. Когда же его возмущение внезапно прорвалось, нам пришлось выслушать настоящую обвинительную речь:
– То, что война отвратительна, – заявил он, – думаю, доказывать не надо, а значит, и её следствия точно так же могут быть лишь омерзительными. Мне довелось повоевать, и всё время службы меня не оставляла одна мысль: покончить с собой, чтобы не быть более свидетелем этой рукотворной драмы во всей её тошнотворности; мне не хватило храбрости спустить курок – и только поэтому я сегодня жив. Как мог я стать чуть ли не пособником тех, кто заставляет людей поверить в какую-то мистику, красоту войны… Красоту безумия, скорее!
Мы переглядывались, поражённые таким всплеском. Священник слыл добрым малым, любившим вращаться в театральных кругах: актрисы были с ним любезны и считали удачной приметой, если вечером перед премьерой тот захаживал посидеть у них в гримёрке… Никто и подозревал в нём такого пыла; он же не умолкал: