Понятно, что он теперь не выносит ужасы войны… и галуны. Вместе с тем, озлобиться ему скорее следовало бы на чувство семейственности!
Меня утомили все эти разговоры о войне, солдатах, расстрелах и Республике, и я подошёл к основной группе гостей, где с удивлением обнаружил приехавшего недавно Ларенсе. Вот уж кто всюду пролезет!
По благой воле случая заветной рукописи при нём не оказалось: как рассказал сам романист, он только что прослушал на Бульварах лекцию об Эйнштейне, завершившуюся показом кинофильма. Казалось, он заново открыл для себя этого деятеля и с удовольствием просвещал теперь окружающих. Его, казалось, задела моя улыбка: Ларенсе с лёгкой иронией попросил поделиться моими соображениями об этом философе (учение которого уже начинало выходить из моды).
– Эйнштейн, – отвечал я, – убеждён, что время на часах Лионского вокзала не одно и то же для велосипедиста, автомобилиста или обычного фланёра, потягивающего тёмное пиво на террасе кафе. С такой теорией можно было бы согласиться, будь эти трое одного возраста, но так как, очевидно, родились они по меньшей мере с интервалом в несколько секунд, то она – как и все его остальные идеи, – ошибочна, и время для всех одинаково. Единственное гениальное прозрение Эйнштейна – способность разглядеть собственный зад через подзорную трубу, с помощью которой он изучал бесконечность!
Ларенсе пожал плечами, я заверил его, что оскорбляться тут не из-за чего, и добавил:
– Слышали бы вы только что разглагольствования аббата Z насчёт войны, уверен, они бы сгладили у вас разочарование по поводу Эйнштейна!
– Ах, да, терпеть не могу войну, – согласился он, – за исключением дня её объявления и перемирия – всё остальное для меня слишком волнительно, нервы уже не те!
Поскольку русский генерал засобирался уходить, певица пригласила его на обед послезавтра, попросив захватить с собой брата:
– Какой утончённый молодой человек, помнится, я познакомилась с ним за кофе в отеле «Ритц».
– Брат будет тронут вашим участием, – поблагодарил тот, – но в обеденные часы он всегда страшно занят и перебивается одним чаем, поскольку служит посудомойкой в «Кафе де Пари»!
В каком идеально дезорганизованном обществе мы живём, подумал я тут, пообещав себе отныне быть предельно осмотрительным с коридорными, таксистами и другими представителями свободных профессий – как знать, может отныне и к мальчишкам-газетчикам надлежит обращаться «ваша светлость».
Я увидел, что меня уже поджидала медичка: надо было отвезти её домой, и после подаренного платинового скальпеля вряд ли удалось бы от этого отвертеться, как бы далеко ни пришлось ехать. Я попрощался со всеми и, отведя Ларенсе в сторону, к его немалому удовольствию спросил, как продвигается работа над «Омнибусом»; он сообщил, что того же дня начал второй роман, который понравится мне ещё меньше первого! Из опасения, как бы тот не решил тотчас прочесть мне очередную главу, я поспешно ретировался, попросив лишь подтвердить Розине, что буду у неё завтра. В ответ Ларенсе лишь холодно кивнул…