На следующий день я уже собирался к Розине Отрюш, как принесли визитную карточку одного моего друга-американца, редактора нью-йоркской «Таймс»: он только что приехал в Париж. Познакомился я с ним при весьма забавных обстоятельствах. В одной своей статье он разнёс меня в пух и прах, дойдя даже до того, что сам перерисовал некоторые из моих картин, назвав их подражанием искусству команчей и заявив, что все мои изыскания – всего-навсего розыгрыш[180]. Через несколько дней он явился ко мне и совершенно искренне спросил, понравилась ли мне его заметка! В вопросе не чувствовалось ни малейшей иронии: он пребывал в полном убеждении, что этой хроникой сослужил мне немалую службу!
После часовой беседы и нескольких предложенных мной коктейлей американец, казалось, был удивлён тем, что перед ним – не шут и не художник!
– Вы правда не пытались что-то высмеять? – не унимался он.
– Будьте покойны: ни высмеять и ни вызвать восхищение.
Тот принялся хохотать как полоумный и взял с подноса ещё один коктейль. Выпив его залпом, он попрощался и пригласил зайти как-нибудь к нему отведать бараньих котлет, предупредив, что готовит всё сам и отбивные будут зажарены лишь с одной стороны, так как его раздражает необходимость их переворачивать.
В следующее воскресенье на первой полосе «Таймс» вышла его статья, не уступавшая по значимости предыдущей, в которой он провозглашал моё искусство непревзойдённым по части французского характера, современности и чуткости к тому, что отличало нашу эпоху. Впоследствии мы с ним очень сдружились. Сегодня же он зашёл, чтобы пригласить меня поехать вместе в Италию, а именно в одну очаровательную деревеньку; окружавшие её холмы утопали в цвету апельсиновых деревьев – я хорошо знал это чудесное местечко.
Американцу не давало покоя местоположение постоялого двора, который он там себе присмотрел! «Как раз за железной дорогой, – не унимался он, – такая красота, из окна видны проходящие поезда: по тридцать семь на дню!» Остальное было ему неважно; что ж, одним по душе солнце, другим подавай рельсы и шпалы[181]! Я пообещал вскоре к нему присоединиться, попросив забронировать мне номер, выходящий на задний двор!
Из-за визита журналиста к Розине я слегка припозднился; сколько я ни звонил, сама собой дверь, как в прошлый раз, не открылась, но вскоре появился импозантный камердинер с окладистой бородой и чёрными усами, который церемонно препроводил меня внутрь. Розина приняла меня чрезвычайно любезно; на столике у камина я заметил стопку гранок – на первом листе красовалась эмблема моего издателя. После того как мы справились о здоровье друг друга, я спросил у Розины, не являлся ли к ней ещё Ларенсе: