«Молодой гений» выглядел одновременно сияющим и смущённым.
– Прежде всего позвольте принести мои извинения, – начал он, – вы хлопотали за меня, и с каким пониманием и снисходительностью! – я же считал нас врагами, будучи убеждён, что вы хотите любой ценой меня «уничтожить». Но вчера, когда Розина рассказала мне о вашей беседе (которой я так страшился!), у меня просто открылись глаза. Ах, как я счастлив – наша тайная связь так меня тяготила!
Уверен, он говорил от чистого сердца: обманывать друга мало кому приятно, а для некоторых и просто невыносимо; знавал я таких щепетильных любовников, которые не могли удержаться, чтобы не поведать своей жертве: «Знаешь, дружище, жена тебе изменяет… со мной – но ты мне слишком дорог, и я не могу позволить этой трагикомедии продолжаться; да и потом, не переживай, по сути, я ничем тебя не обкрадываю. Это ведь не одно и то же: тебя она обожает, а меня просто любит, и всё». А если тот намеревался вдруг покинуть «обожавшую» его женщину, любовник пускался в упрёки и предостережения против такого импульсивного поступка как против непростительной ошибки: «Старина, не делай глупостей, ещё раз – она души в тебе не чает, всё уладится». Да, всё обычно как-то устраивается, но есть те, кому такие «устроения» стоят поперёк горла!
Ларенсе принадлежал к той породе любовников, которым не доставляет никакого наслаждения превосходство знающего над недотёпой. Он поэтому не кривил душой, благодаря меня за то, что я положил конец угнетавшей его двусмысленности. Радость от предстоящего законного обладания Розиной и её приданым отступала на второй план. Как и предчувствовала моя подруга, он поведал мне о том сопротивлении, которое вызовет у семьи вероисповедание его избранницы – она же со своей стороны не могла перейти в католичество, рискуя лишиться значительного наследства некоего Эли Стенкаха[183], её двоюродного дядюшки! Я быстро нашёл решение, предложив им обвенчаться у пастора-протестанта. Таким образом, оба они ничем не поступались, и в будущем им не грозили никакие угрызения совести.
Свадьбу сыграли через неделю в Венсенском замке в узком кругу двухсот шестидесяти шести приглашённых. Публика следила за церемонией с убийственным равнодушием; видно было, что каждый витал в облаках; действительно, бывают такие существа – как Розина Отрюш, – которые никому не интересны.
Невеста в платье из креп-сатина цвета слоновой кости была само очарование; букет флёрдоранжа она заменила прелестным пучком крошечных мандаринов из белого бархата – иронию, впрочем, никто не оценил. Ларенсе хотя бы на день расстался со своим шагреневым портфелем, но правую руку всё равно сгибал прямым углом, словно по-прежнему сжимая его подмышкой. Видно было, что созерцание тонкого блестящего кольца на пальце донельзя забавляло романиста: прочие чувства на его лице не читались. Сконцентрироваться на прошлом или грядущем у него решительно не получалось: события кружились в голове, складываясь в подобие тревожного благолепия. Он знал, что им предстояло свадебное путешествие, накануне в доме на Елисейских полях он видел приятно взволновавший его внушительный дорожный несессер. Все мысли Ларенсе сосредоточились на объективном чувствовании этого предмета – до такой степени, что на выходе из Храма ему почудилось, что он несёт в сумке свой мозг! Свежий воздух и дневной свет, впрочем, быстро вернули его к реальности этой гротескной церемонии, которая уже близилась к концу.