Надо как-то собраться. Осталось ещё чуть-чуть. Скоро они уедут, и мне не придётся больше носить эти маски. На летней террасе, куда я выхожу раздетой, ужасно холодно. Стужа пробирается под тонкое платье, ползёт вверх по рукам и ногам и концентрируется в области сердца. Но кожа почему-то горит. Я сгребаю с парапета свежевыпавший снег, плотно сжимаю и веду получившимся снежком по шее и дальше — по щеке к виску.
— Мне будет не хватать тебя, — слышу за спиной.
— Не надо, Олег. Это лишнее.
— И всё же я хочу сказать.
— Сказал. Теперь можешь возвращаться к жене.
— Если бы не ты, я бы не пережил этого, слышишь? Ни в чём себя не вини. Пожалуйста, Саша. Мне невыносимо думать, что тебе плохо. Что я в этом виноват… Ты самая лучшая мать из всех, что я знаю.
Я киваю. Он пятится к выходу и выходит за дверь.
— Чтобы ты сказал, если бы узнал, как я поступила с нашим ребенком? Что бы ты сказал, мальчик? — тихо-тихо шепчу я в ночь, а после сползаю по стене на промерзший, усыпанный снегом пол и хохочу… хохочу так горько! Но не проходит и пары секунд, как кто-то меня вздергивает на ноги.
— Встань! Совсем спятила — рассиживать на холодном?
В отблесках света, льющегося из окон, лицо Победного выглядит хищным, почти демоническим. Откуда он здесь? Как давно? Мы застываем нос к носу. Я выдыхаю, он носом шумно втягивает кислород. Что он слышал? Что понял? А впрочем, какая разница?..
— Спасибо. Мне действительно лучше вернуться.
Меня бьёт крупной дрожью так, что челюсти лязгают.
— Дура! — орёт. Почему он орёт?!
— Дура… — киваю. — Я буду у себя. Ты тут уж сам с гостями разберись, ладно? Я устала. Я так чертовски устала, что просто не могу…
Пошатываясь, как пьяная, иду к себе. Шум в квартире бесит, но я-то понимаю, что совсем скоро в ней вымрут все звуки, и поэтому не спешу от него избавляться совсем. Хотя, конечно, можно было бы просто надеть беруши.
Оставшееся до отъезда детей время я просто отстранённо наблюдаю за тем, как из моего дома, из моей жизни уходит всё то, что наполняло эти слова хоть какой-то сутью. Олег выходит из всех проектов отца, кладёт заявление на стол и тем самым отрезает себе пути к отступлению. Он выглядит озабоченным, но счастливым. А ещё очень-очень уверенным в том, что делает. Котька… последние дни не вылезает от психотерапевта. Уж не знаю, что они обсуждают, но моя девочка становится как будто спокойней. И уже не извиняется каждый раз за то, как себя вела, когда болезнь её изменила. Как и я, Котька всё еще не до конца верит в своё исцеление. Часто я замечаю, как она перебирает бумажки с последними результатами анализов, ставшими якорем, не позволяющим страху сорвать её с места и унести с собой.