Фурашов подхватил:
— Стой! Ходили смотреть всем курсом, помните? А после нагрянул Пенкин, красный, надутый, как индюк, допытывался: кто сделал?
Смеялись до слез. Костя, будто его схватывали колики, сгибался в поясе, держась за живот:
— Погоди, погоди, Алексей!.. А «Химические источники» забыл? Долго не знали твоей тайны, думали, вправду лежа читаешь этот учебник! Пенкин как-то зашел, нас облаял (в карты дулись), а тебя в пример поставил: даром время не тратит! Ох-охо! Стоило ему посмотреть тогда в твои глаза — понял бы, что Алексей Фурашов седьмой сон досматривает!
— Было! Было… А тебя, Костя, за эпиграмму таскал… И сейчас остро пишешь, подкопы журналистские роешь!
— Верно! — отозвался Сергей Умнов. — Ушел, предал нашу троицу, инженерию. Был человек, стал газетчик.
— Не сжигай все корабли… Гляди, а то еще доберусь до вас!
— Алексея тебе не достать — в Главный штаб идет. Олимп военных богов.
— Ну ладно, а вот до твоего, Сергей, патрона, до Бутакова, точно доберусь.
— Борис Силыч… — раздумчиво проговорил Алексей. — Кумир Сереги Умнова?
— Сергей и сейчас им восхищается, может, только с небольшими примечаниями…
Умнов промолчал, сняв очки, протирал их платком, подслеповато морщился. Рассеянная, грустноватая улыбка тронула его полные губы. Фурашов припомнил, как Сергею в прошлом нередко доставалось за эту меланхолическую рассеянность от резковатого, взрывного Коськина. Чаще это случалось, когда Сергей выходил после экзамена и равнодушно сообщал — четверка. Костя наскакивал на него коршуном: «Несчастный меланхолик! Четверка! Посмотрите на него! Да ведь ты же лучше нас всех, вместе взятых, знаешь! Чуть бы поактивнее, не тюфяком перед преподавателем. Понимаешь, не тюфяком!»
Но и обескураживал его Сергей именно вот этой улыбкой — и виноватой, и немного насмешливой.
— Ишь, ухмыляется! Старая привычка, — не выдержал и сейчас Коськин.
Возможно, Сергей и ответил бы, но в эту минуту Лелечка появилась из кухни:
— Ну, Сережа, я готова!
Костя потянул Алексея в коридор провожать чету Умновых.
3
Лена в цветастом простеньком переднике, повязанная такой же косынкой, стягивавшей тугой начес волос, проворно заканчивала стелить Алексею постель в углу комнаты. Повернувшись к входящим мужчинам, заправляя пальцами завитки волос под косынку, спросила:
— Ты, Алеша, высоко любишь спать? Я тебе две подушки положила, как Косте. Он у меня ребенок капризный: то ему низко, то высоко…
— Спасибо, Леночка, мне все равно.
Костя добродушно и весело взглянул на Алексея:
— Не слушай ее, она всем жалуется на меня. Ты же знаешь, какой я покладистый парень! Недаром в академии звали рубахой-парнем!