Его обветренное, обожженное солнцем, степной сушью лицо было грубовато-задубелым, вылуженным и шорхлым. В войну генерал — заслуженный артиллерист; имя его гремело в превосходных степенях в газетах, было известно не в узеньком армейском и даже фронтовом масштабе — известно малому и старому во всей стране.
— Потревожили рано, Василий Иванович?
— В нашем положении, товарищ маршал, не бывает рано. Лучше успеть, чем не успеть.
На полном лице — улыбка, и стало очевидным — добр.
— Верно. Вот Борис Силыч… Наши штатские друзья успели в Москву сообщить.
Короткий смех колыхнул глыбистую фигуру начальника полигона.
— Успели! Вчера по этому телефону был разговор.
В углу, куда он показал, на квадратном невысоком столике, покрытом темно-зеленым сукном, вокруг селекторного коммутатора с баянным двухрядьем сигнальных глазков сгрудилось полдесятка разномастных телефонов. Желтоватый, слоновой кости аппарат горбатился у самой стены. Янов знал, что́ это за телефон. У него в московском кабинете стоял такой же — прямая связь с правительством.
— К испытаниям все готово? — подходя к столику, спросил он. — Неувязок нет?
— Все готово. Окончательно уточнили детали с генералом Сергеевым, со всеми службами: инженерной, телеметрической, с авиаотрядом.
— Ну, хорошо, хорошо…
Уже у столика Янов внезапно подумал: а что скажет? До этого представлялось: его аргументы неотразимы, вески. Уж кому-кому, а ему, опытному человеку, было ясно — за решением должны стоять не эмоции, а твердый, холодный расчет, железная логика. Есть ли это? Не говорить же о своем военном прошлом, о погибших ребятах, о той девчушке? Да, так бывает: казалось все четким, неоспоримым, а теперь, выходит, есть только чувства, душевные эмоции да не бог весть какая свежая мысль. «Надо до конца проверить, испытать…»
Всего секунду он замешкался в раздумье перед столиком с телефонными аппаратами, но эта секунда не осталась не замеченной начальником полигона: генерал слишком хорошо знал не очень ровную судьбу этого невысокого, в сером габардиновом пальто человека, с мягкими и глубокими складками вокруг рта, кустистыми бровями, с седоватой стрижкой — короткие волосы видны ниже черного бархатного околыша фуражки. Что он? Веки опущены, под глазами синеватые круги, как нечеткие оттиски печати… Недоспал! Да и то — духота Кара-Суя… Или другое?
Под его пристальным взглядом Янов ощутил неловкость. «Еще, чего доброго, подумает: мол, боюсь этой трубки, как черт ладана!» И, решительно берясь левой рукой за изжелта-белую, слоновой кости трубку и еще не повернувшись к столику, услышал негромкий и вовсе не насмешливый — к чему приготовился — голос генерала.