Без детей, жены пустота квартиры давила, угнетала; гулко отдавались шаги и кашель, подступало чувство, похожее на то, какое испытывал на погосте, среди кладбищенских памятников. И он не выдерживал, уезжал. Опять сюда, в кабинет, в дом на набережной.
У Янова был иной фронт, иные заботы и риск, а на настоящий фронт он выезжал всего четыре раза по заданиям Ставки — то для более тщательного согласования с командованием фронтов сроков поставки оружия и боеприпасов перед операциями, то в порядке инспекционной проверки — разобраться, доложить Ставке истинное положение дел с вооружением.
Ту самую картину он видел под Сталинградом… В острые и трудные дни приехал туда: казалось, вот-вот оборвется, словно перенапряженная струна, оборона у Волги. Бои перекинулись в корпуса Тракторного завода, от которого торчали скелеты — остовы цехов. Кое-где немецкие автоматчики прорывались к обрывистому берегу реки, и, пожалуй, не было непростреливаемой полоски между той, не по классическим правилам установленной передовой и берегом, не простреливаемой не только артиллерией, минометами, но и «трескунами» — автоматчиками. Здесь он услышал эту кличку и понял по своему многолетнему опыту: коль русский человек стал подсмеиваться, иронизировать над противником в самые трудные дни, значит, улетучился, рассеялся страх отступления, значит, хватил солдат, как тот сказочный богатырь, силенок от земли-матушки. Янов обрадовался тогда еще одному выводу: то, ради чего он приехал, что еще только в зачатье готовилось, оказывается, тут, на фронте, люди уже чувствовали. Догадывались — быть большим, поворотным событиям. Это открылось ему как высшее знамение: есть у народа свое особое проникновение, свое постижение грядущих событий! А уж что готовилось у Волги, какие назревали события — о том он, Янов, мог судить не по интуиции, а по тому количеству артиллерии, снарядов, какое должен был он, начальник главного артиллерийского управления, обеспечить для замены, для пополнения резерва. В иное время, не в год сорок третий, он бы просто сказал, что цифры баснословны, утопически нереальны. Теперь же все это стягивалось сюда, подвозилось — эшелонами; машинами, а то и просто санными обозами — отовсюду. Закрыв глаза, он отчетливо представлял: Сталинград — всего махонький кружочек на огромном теле России и к этому кружочку от многих других точек тела бегут торопливые лучики жизни — эшелоны, машины, обозы. Сосредоточиваются несметные людские силы. Лучикам суждено обернуться живой водой, что поднимет богатыря в рост.