Ехали бульваром. Тополиная аллея за решетчатой железной изгородью повторяла все изгибы. Тут была кондовая, старая Москва. Алексей успевал читать таблички на старинных каменных домах…
В воздухе, уже в этот утренний час душном, впереди машины, пересекая по всей высоте проезжую часть — от маслянистого, сизого асфальта до вершин тополей, — густо летели хлопья тополиного пуха; тощие белые заструги, наметенные вдоль каменных бровок, взвихривались сбоку машины снежной пылью.
Фурашов тоже думал о своем, и смешок генерала доходил смутно. Кажется, недавно пришел на новое место, но день за днем — и уже больше месяца. Нелегко приживался он здесь после той, как ему сейчас представлялось, предельно ясной и простой работы на полигоне, когда «Катунь» еще заканчивали монтировать, и ему, старшему инженеру НИЧ, приходилось не только штудировать описания, вникать в инженерные расчеты и обоснования, но и работать отверткой, паяльником вместе с промышленниками — техниками-монтажниками, ведущими инженерами по системам. И не его, Алексея Фурашова, вина, что он не дожил там до желанных дней испытания. А вчера поднялся на седьмой этаж к товарищам из управления, которое осуществляло связь армии с промышленностью и которое шутя называли «купить — продать», увидел — возбуждены, радостны: начались испытания — и разволновался, с тоскливой грустью попрекнул себя: «Вот ушел, сделался чиновником — каждый день присутствие, бумаги…»
Бумаги… Он их написал не одну: были и простые «препроводиловки», начинавшиеся неизменно словами: «При этом направляю…», ответы и запросы — в штабы, на заводы, в конструкторские бюро, министерства: новой системой занимались многие. Несведущему Фурашову поначалу все это представлялось простым, пустячным делом, но скоро пришлось убедиться, что и тут бывают подводные камни и рифы. Алексей ходил по этажам, собирай визы. В длинных однообразных коридорах, выкрашенных серой масляной краской, всегда тихих и полутемных, с прямоугольниками дверей по обе стороны, он все еще путался, точно в замысловатом лабиринте. И когда после беготни по этажам возвращался в прохладную комнату на четвертом этаже и садился за свой стол, минуту-другую выравнивал дыхание, как после кросса.
Машину дернуло у светофора, и тотчас оборвались раздумья Алексея.
От толчка генерал, сидевший рядом с Фурашовым, колыхнулся вперед и хохотнул, хитровато сузив глаза.
— Можно лоб расшибить! — то ли обращаясь к шоферу, то ли к Сергееву, промолвил он. — И так едем вроде под гильотину голову подставлять.
— Почему? — спросил Сергеев, полуобернувшись, когда машина тронулась снова.