— Товарищи, товарищи, курить прошу в коридоре, — пропела, перестав печатать, секретарша, и ее вывернутые, морковно-красные губы страдальчески сморщились.
Все, кто курили, вышли в коридор.
И тотчас из-за двери, из коридора, до Фурашова долетел голос парня:
— Спрашиваю: а способны понять?.. — И чуть позднее уверенно: — Утверждаю!
Фурашов усмехнулся. За месяц работы он слышит не впервые такое: об этой революции говорят в управлении офицеры, особенно молодые, те, кто пришел из академии. И сюда, выходит, дошла волна.
В эту минуту Сергей Умнов торопливо вышел из кабинета, толкнув дверь плечом. Звякнул графин на круглом столике.
— Сергей Александрович, что с вами? — улыбнулась секретарша.
— Асенька, случайно! Плачу штраф… шоколадом! Ну что? — Он схватил Фурашова за рукав кителя. — Читал? Наш старик, Коськин-Рюмин, разразился статьей! О революции в военном деле! «В том, что она грядет, теперь уже нет сомнения, она заявила о себе атомным громом и первыми победными раскатами ракет…» Понял, какие слова?
Алексей усмехнулся: вот откуда пафос у того парня! Они уже читали, даже Бутаков успел, а ему, Алексею, некогда было заглянуть в газету, и он честно сознался — не читал. Умнов, держа его за пуговицу кителя и легонько покручивая ее, забросал вопросами: как на новом месте? С квартирой? Когда Валя с девочками приезжает? Отчего не заходит — Леля спрашивала…
Какая-то нервозность угадывалась за его вопросами. И Фурашов сказал, чтобы отвести новые вопросы, — искал комнату, не до гостей было. В открытую дверь он увидел Сергеева и Бутакова. Профессор что-то говорил генералу, сидевшему рядом с ним на стуле. Свет из окна бил в лицо Бутакову и, видно, беспокоил его, заставлял жмуриться — просвеченные зеленоватые веки тяжело смыкались, веки пожилого, перетомившегося человека.
«Да, ясно, Сережа, кто кумир твой, ты по уши в него…» — мелькнуло у Алексея.
— Откуда у тебя к начальству это… — Алексей хотел было произнести слово «подобострастие», но покосился на секретаршу — та разбирала отпечатанные листы пухленькими пальчиками с ярким маникюром, будто ей только что на каждом ногте раздавили по переспелой вишне, и сказал: — Повышенное чувство? Видел твое обожание…
— И ты по стопам старика Коськина? Обожаю? Да. А тебе он не нравится? В двадцать девять лет стать доктором наук — не ложки научиться вырезать! И — энергия, прозорливость. За «Катунь» ему нужно памятник поставить! — И, покосившись на секретаршу, понизил тон: — Без пяти минут академик. Так-то!
Алексей, промолчал — говорить было не о чем.
— Интеграла не видел? — спросил Умнов. — То есть, извини, Овсенцева? Такого, в бобочке.