«Никаких дискуссий»! Ибо, как поясняет «Роте фане», «в этой ситуации нужны не речи, а дела». Отвратительное лицемерие! Партия должна совершать «дела», отказываясь от их предварительного обсуждения. И о каких «делах» идет в данном случае речь? О том, чтоб поставить крестик на четырехугольнике казенной бумаги, причем при подсчете пролетарских крестиков нет даже возможности установить, не есть ли это фашистский крест (Hackenkreuz15). Принимай без сомнений, без размышлений, без вопросов, даже без тревоги в глазах новый козлиный прыжок данных богом вождей, иначе ты – ренегат и контрреволюционер! Вот тот ультиматум, который интернациональная сталинская бюрократия, как револьвер, держит у виска каждого передового рабочего.
Внешним образом кажется, что масса мирится с этим режимом и что все идет прекрасно. Но нет! Масса совсем не глина, из которой можно лепить, что угодно. Она по-своему, медленно, но очень внушительно реагирует на ошибки и нелепости руководства. Она по-своему сопротивлялась теории «третьего периода», бойкотируя бесчисленные красные дни. Она покидает французские унитарные синдикаты16, когда не может нормальным путем противодействовать экспериментам Лозовского – Монмуссо17. Не приняв «идеи» красного референдума, сотни тысяч и миллионы рабочих уклоняются от участия в нем. Это и есть расплата за преступления центристской бюрократии, которая недостойно подделывается под классового врага, но зато собственную партию крепко держит за горло.
Что говорит Сталин?
Действительно ли Сталин санкционировал авансом новый зигзаг? Никто этого не знает, как никто не знает мнений Сталина насчет испанской революции. Сталин молчит. Когда более скромные вожди, начиная с Ленина, хотели оказать влияние на политику братской партии, они произносили речи или писали статьи. Дело в том, что им было что сказать. Сталину нечего сказать. Он хитрит с историческим процессом так же, как он хитрит с отдельными людьми. Он думает не о том, как помочь немецкому или испанскому пролетариату сделать шаг вперед, а о том, как заранее обеспечить себе самому политическое отступление.
Непревзойденным образцом двойственности Сталина в основных вопросах мировой революции является его отношение к немецким событиям в 1923 году. Напомним, что писал он Зиновьеву и Бухарину в августе того года: «Должны ли коммунисты стремиться (на данной стадии) к захвату власти без с.д., созрели ли они уже для этого, – в этом, по-моему, вопрос. Беря власть, мы имели в России такие резервы, как: а) мир, б) землю крестьянам, в) поддержку громадного большинства рабочего класса, г) сочувствие крестьянства. Ничего такого у немецких коммунистов сейчас нет. Конечно, они имеют по соседству Советскую страну, чего у нас не было, но что можем мы им дать в данный момент? Если сейчас в Германии власть, так сказать, упадет, а коммунисты ее подхватят, они провалятся с треском. Это «в лучшем случае». А в худшем случае – их разобьют вдребезги и отбросят назад… По-моему, немцев надо удержать, а не поощрять». Сталин стоял, таким образом, вправо от Брандлера