Приходил к ним и Матеуш, один из основателей потребительского кооператива в деревне и кружка Вици[2]. Местная полиция не упускала случая взять его под арест перед выборами, Первым мая, перед приездом премьера Складовского или епископа… Крестьяне считались с его мнением. Приходил и его младший брат Александер, которого в деревне считали образованным человеком: в течение двух зим он учился в народном университете в Гачи Пшеворской, окончил к тому же какие-то сельскохозяйственные курсы. Заходили и другие, говорили о войне и оккупации, обсуждали самые последние распоряжения немцев, критиковали генералов за сентябрь, размышляли о судьбе Польши, тревожились за поросную свинью.
Приходили иногда беженцы из Варшавы и других городов, спасавшиеся от голода либо от преследований оккупантов. Их слушали внимательно: ведь это были люди городские, знающие все.
В таких случаях Зенек забивался в свой угол около печки и жадно слушал все, что говорили старые и молодые. Он восхищался Матеушем и Александером, у которых на все была своя собственная точка зрения, трезвая и ясная. Он знал их с детства, но никогда ему не приходилось беседовать с ними, ведь они были старше. А кроме того, до несчастного случая ему и в голову не приходило серьезно поговорить с Матеушем, а позднее он начал сторониться людей.
На реку Зенек ходил редко. Ее сковало льдом, засыпало снегом, и только прибрежные кусты обозначали ее русло. Теперь здесь нечего было делать. От еще недавно шумливой, говорливой реки веяло теперь смертью и холодом, который сжимал сердце парня. На долгие зимние месяцы он потерял друга.
Пробираясь к реке через снежные сугробы, он представлял себе, как все здесь выглядело летом, вспоминал, что где росло. Это было его единственным развлечением в тихие, тоскливые зимние дни. Не раз ночью снился ему Вепш такой, каким помнился с самого раннего детства, — темноватый, тихо шепчущий на ровных местах и бурлящий в водоворотах. Над рекой сидел Зенек со здоровой ногой и играл на гармонике, иногда на мандолине, как Александер. Иногда во сне ему являлась Иренка — всегда над рекой, но тотчас же рядом возникала пухлая морда Франчука. Он просыпался тогда покрытый потом, не совсем понимая, где находится, лежал с открытыми глазами и думал о своей реке. Мысленно к ней он обращался с нежными словами, как к женщине…
«Ты прекрасна! Прекрасна и лжива! Как баба! Как девушка… Как Ирка… Любишь тех, кто тебя не боится… А что я могу? Хромой… Для тебя ничто. Как для всех… Как для родной матери, для сестер, для Ирки… Но я люблю тебя… ибо кого еще мне любить? Землю? Я не могу на ней работать. Отцовский дом? Он никогда не будет моим… богадельней будет для меня. Любить мать, которая называет меня дармоедом, или сестер, которые считают меня придурком?.. А может быть, девчат, которые и не смотрят на меня? Приятелей — людей, которые изгнали меня из своего общества? Ты, река, для меня милее всех. Ты мой единственный друг!»