У Бронки глаза наполнились слезами. Она выскочила из хаты, хлюпая сандалиями по размокшей земле, перебежала двор и вошла в хлев. Коровы лениво повернули головы, смотрели на нее темными влажными глазами, размеренно двигая челюстями. За загородкой кони позванивали цепями. Резко пахло снегом, навозом и молоком. Бронка прислонилась к стене. Слезы стекали по ее щекам и капали на грудь. Она слушала знакомые звуки конюшни, хлева и постепенно успокаивалась. Когда подошел брат, она вздрогнула от неожиданности.
— Что ты тут делаешь? — спросил он тихо.
— Ничего… — Бронка старалась утереть слезы. Он приблизился к ней и в полумраке посмотрел ей в лицо.
— Плачешь? Почему? — Зенек погладил ее по щеке и посмотрел на свои мокрые пальцы — С Хенеком что-нибудь?
— Нет. — Спазма сжала ей горло. — Ты… как ты будешь жить?..
Он рассмеялся хрипло, неприятно:
— Обо мне не беспокойся! Как-нибудь проживу. Куска хлеба для брата, думаю, не пожалеешь?
— Не говори так, Зенек. Ведь ты знаешь… У тебя есть я, Ханя… Она тебя любит, Зенек!
— Успокойся. Лучше подумай о себе: тебе ребенка воспитывать. Из-за меня не плачь. Так уж в жизни получается: если богом обижен, то и люди тебя обижают. Ничем тут не поможешь. Господь бог знает, что делает. К Хельке у меня тоже нет претензий. Она была добра ко мне. Но сколько можно жалеть хромого придурка!
— Не говори так! — закричала Бронка так громко, что даже кони на миг перестали жевать корм. — Не говори так! Ты не придурок! Ты ничем не хуже других, слышишь?!
— Хотелось бы верить… Ну, иди в хату, небось Ханя плачет.
— А ты?
— Сейчас приду.
— Идем вместе!
Он посмотрел на нее исподлобья, но послушно вышел из хлева.
Над разлившимся Вепшем закричала чайка.
— Слышишь, Бронка? Чайки прилетели… Помнишь, когда-то я катал тебя по реке в корыте? Искупались тогда мы оба. Ну и выдрал же меня отец! Тогда у меня была еще здоровая нога…
В окрестностях еще бродили остатки банд, то грабили какой-нибудь кооператив или лавочника, то стреляли в кого-нибудь, спасались бегством от солдат или милиции, от отрядов войск госбезопасности и ормовцев.
Еще гуляли на свободе Гусар и его верный друг Запас. С ними находилось десятка полтора других бандитов, которые не воспользовались амнистией и не сложили оружия.
Не воспользовался амнистией, чтобы сдать оружие, и Зенек. Уговаривали его все: родители, зятья и сестры. Но он уперся.
— Не отдам, — твердил Зенек упрямо. — Не они давали его мне, не им и отбирать.
И все начиналось сначала. Зенека то стращали карой, то взывали к его совести: ведь может пострадать вся семья!