Они нашли его в поле, истекавшего кровью. Он был еще в сознании, непослушными пальцами, стоная и охая, пробовал открыть кобуру. Изо рта у него бежала струйка крови. Он умер у них на глазах.
Зенек чувствовал, что сейчас потеряет сознание. Спотыкаясь о кочки, он отошел немного в сторону, его начало рвать.
Полем они вернулись в Древенную и переночевали в одиноко стоявшей хате у дальней родственницы Скибы.
Это была самая кошмарная ночь в жизни Зенека. Во сне и наяву ему непрестанно мерещилось лицо убитого, что-то давило на горло и грудь. Он метался в постели и, не просыпаясь, стонал. Встревоженный Скиба даже разбудил его:
— Что с тобой, Брузда? Болит что-нибудь?
— Нет.
— Что же ты тогда стонешь?
— Не могу спать.
— Это бывает с непривычки. Не волнуйся, человеку в таких случаях всегда мерещится неизвестно что… Потом все наладится. Даже лица его не будешь помнить.
— У тебя тоже так было?
— Конечно. Первого я отправил на тот свет у нас в Мельни. Такая же сволочь, как и этот, здешний: людей убивал, грабил все подряд. Я тоже блевал, как после пьянки. А теперь…
— Много уже их у тебя на совести?
— На какой совести, браток?! Или ты считаешь, что застрелить такую гадину — это грех?
— Но ведь это же человек!
— Он ничем не лучше зверя. Нечего с ними церемониться. Времени жалко. Спи, а то утром рано, вставать.
— Не могу. А тебе… тебе нравится убивать? Скажи честно.
— Нет. Но если надо, значит, надо. Ведь кто-то должен это делать. Сначала я тоже не хотел, говорил, что не могу, не сумею. Когда же командир на меня прикрикнул, я сразу успокоился.
Проспать до утра им не удалось — разбудила хозяйка, сообщив, что в деревню едут немцы. Они быстро оделись и вышли в морозную ночь. Кругом стояла тишина, только кое-где лениво лаяли собаки. Не оглядываясь, двинулись они по тропинке, указанной хозяйкой. Когда они отошли от деревни на порядочное расстояние, до их слуха донесся шум автомобильных двигателей.
Расстались около шоссе: Скиба направился в сторону ближайшей железнодорожной станции, Зенек — прямо. Он не пошел по шоссе — боялся немецких автомашин, боялся пешеходов и крестьянских телег, боялся всего и всех, несмотря на то что в кармане шубы он судорожно сжимал рукоять пистолета.
Замерзшие кочки мешали идти. Зенек спотыкался на земляных пластах, отваленных плугом даже на межу. Поле вокруг лежало плоское, темное и тоскливое. Кое-где кружились вороньи стаи, их хриплое карканье только усиливало гнетущее чувство.
Не так представлял он себе борьбу. Необходимость прятаться во тьме, скрывать свою деятельность от всех, даже самых близких, временами доводила его до отчаяния. Он знал, что так надо, не жаловался, но все равно завидовал своим ровесникам, которые с наступлением сумерек парами выходили дежурить на деревенскую улицу с карабинами через плечо.