— Ты, бесстыдница! — злобно шипела свекровь. — Ну-ка беги теперь к своему отцу, пусть он тебя по головке погладит! Греха не боишься! Спуталась с Хромым!
Стах, не просыхая от водки, набрасывался на нее с кулаками каждый день и по любому поводу. Жизнь молодой женщины стала невыносимой. Часами сидела она, прижав к себе ребенка и ни о чем не думая.
* * *
Пришла зима и замела снегом дорогу, тропинки и дворы. Помощник старосты Норчинский каждое утро обходил деревню и собирал народ расчищать от снега шоссе. С руганью люди неохотно брались за лопаты и скребки и убирали с дороги пушистый снег, расчищая путь для подвод и автомашин.
Норчинский числился помощником старосты вот уже более двадцати лет. Все привыкли к нему. Всегда под хмельком, шепелявящий, он к своим обязанностям подходил серьезно, стремился сохранить хорошие отношения и с односельчанами, и с властями. Он любил заглянуть к Гавликовской, у которой всегда имелся самогон, и, опрокинув стаканчик, целый день потом кружил по деревне в хорошем настроении, бросив хозяйство на попечение жены и подрастающих сыновей. За самогон с ним можно было договориться обо всем: выпить он не отказывался никогда.
Поэтому Норчинский ничуть не удивился, когда однажды, зайдя к Гавликовской, встретил там какого-то незнакомого мужчину, дожидавшегося его. Для начала они выпили.
— А я как раз к вам, староста, — приятно пощекотал его самолюбие мужчина. Норчинский очень любил, когда его так величали, и при каждом удобном случае подчеркивал, что он давно уже был бы старостой, если бы не превратности судьбы и людская недоброжелательность. Ему и сейчас захотелось развить эту мысль перед незнакомцем, но тот перебил: — Я знаю, знаю, что вас надо бы назначить старостой. Что же поделаешь — мало ли у каждого недругов на свете…
— Вот-вот, и я говорю… — подхватил вконец растрогавшийся помощник старосты и опрокинул второй стакан. — Так вы ко мне? По какому вопросу? Мы мигом… Мы ведь знакомы!
— Возможно… — уклончиво произнес мужчина. — Не могли бы мы где-нибудь спокойно поговорить?
— Можно ко мне пойти, — предложил Норчинский.
Они пошли по занесенной снегом улице. Норчинский, отрезвев на морозе, искоса поглядывал на своего спутника, пытаясь угадать, с каким вопросом тот пожаловал. Но незнакомец, засунув руки глубоко в карманы овчинного полушубка, размашисто шагал рядом, не проявляя желания поговорить. Это начинало злить Норчинского. Он предпочитал полную ясность. На своем веку он беседовал с тысячами людей, однако он всегда знал, с кем имеет дело, и соответственно вел разговор. До войны, к примеру, к нему наведывались даже чиновники из воеводского управления тайной полиции, выспрашивая у него о Матеуше или о Бронеке Боровце, о котором все знали, что он коммунист. Бронек ушел на войну и не вернулся. Говорят, сидит теперь в фашистском лагере. Так вот о нем тогда он, Войцех Норчинский, многого не сказал тем господам, и после тех разговоров у Бронека не было никаких неприятностей. Ведь они же были свояками! И теперь приходили к нему разные люди, то Матеушем, то Александером интересовались. Несколько раз даже гестаповцы приходили. И всегда ему удавалось как-то вывернуться без вреда для себя и других. Такой уж он был, и люди ему доверяли.