Он говорил еще долго, и не всегда слова его были понятны Матеушу, — например, когда речь касалась теоретических установок партии. Он напомнил о том, как до войны они рука об руку вели борьбу за аграрную реформу, за школы. Матеуш молча кивал головой. Он и сам теперь понимал, что освобождение могут принести только советские войска и в будущем союз с коммунистами — единственно возможный путь. Но как быть с инструкциями сверху? И он решил схитрить — согласился на сотрудничество при условии, что оно будет выглядеть как случайное. Гость внимательно посмотрел на него и, видимо, все понял. Он остался доволен и тем, что местная организация по крайней мере не будет ему мешать.
А через несколько дней там, наверху, неизвестно как пронюхали о его встрече с пепеэровцем и порядком всыпали ему за нарушение инструкций. Матеуш кипел от негодования.
— Да ведь я же и создал здесь всю организацию! — возмущался он. — Тогда надо мной только посмеивались и никто не помогал. А теперь у меня боевой, хорошо вооруженный отряд, с которым все считаются. Так ведь и с коммунистами нельзя не считаться. Это реальная сила, они не болтают попусту, а делают настоящую работу, сражаются. У них большие партизанские отряды. Союз с ними принесет нам только пользу. Нужно трезво смотреть на такие вещи!
Однако он так никого и не убедил. С ним вроде бы и соглашались, но за глаза там, наверху, с той поры стали считать его красным.
* * *
В первых днях марта настала оттепель. Снег на дорогах стремительно таял, и вода ручейками стекала в Вепш. Однако в полях ничто еще не предвещало весны. Земля лежала белая, тихая, еще не пробудившаяся от зимнего сна. Если не было неотложных дел, из деревни никто не выезжал: лошади с трудом тянули даже пустые сани.
Как всегда в это время, люди вяло бродили от избы к избе. Соседи шли друг к другу, чтобы узнать последние новости о войне, посплетничать. Бабы — известное дело — судачили о родственниках, о детях.
У Зенека опять возобновились боли. Он почти не вставал с кровати, каждый шаг давался ему с трудом. Рана под лопаткой открылась. За ним терпеливо ухаживали Генек и сестры. Иногда заглядывал доктор Марциняк, делал перевязку, давал советы и, отказываясь от денег, уходил.
Лежа целыми днями дома и слушая болтовню матери и сестер, Зенек скучал и думал о Хельке, которая, как сообщил Генек, опять уехала по своим делам в Варшаву. На полях открылись первые большие проталины, и наиболее усердные хозяева уже начали вывозить навоз. Подводы вязли, лошади надрывались, но людям во что бы то ни стало хотелось опередить других. Старику Станкевичу такая спешка была не по душе. Всему свое время, считал он. Он не спеша обходил свой двор, осматривал постройки — тут поправит, там починит — и ждал, пока земля подсохнет.